– Скольких врагов мы отправили в Вальхаллу?– Спросил я.
– Хрёрек велел похоронить мертвых, но я видел много крови. Я порадовался, что недаром отдали мы врагу три жизни, а Орвар сказал:
– Думаю, ты храбро сражался. Меч твой пощербился от многих
ударов – вот я его тебе принес.
Я кивнул. Фриз же подумал и сказал еще:
– Я хочу, чтобы ты взял вот это.
Он вытащил из-за пояса свой кинжал – длинный и узкий, словно тело змеи.
– Возьми. Отныне ты мой побратим.
А потом еще рассказал Орвар, что старый Гостомысл крепко обозлился на Атле и его людей за то, что осмелились они в его городе разбой творить. Вадим же – скор на расправу – хотел их всех смерти предать. Но Хрёрек не дозволил. Взял он с Атле выкуп серебром и отдал то серебро фризам, а свеонов отпустил на их корабле на все четыре стороны. Вадим же осерчал еще больше и втихомолку сел на свой корабль, взяв сорок человек дружины, и отправился в погоню. Да только не настиг. Ушли свеоны. Вадим и дальше плыть хотел, но гридни его отговорили – знали ведь, что стоит где-то на Нево-море рать самого Эйрика-конунга. А тот, что и говорить, нравом был свиреп и вмиг бы разметал в щепки и Вадимов корабль и всю его дружину. С тем Вадим и вернулся. А люди ладожские еще пуще на него осерчали за то, что Гостомысла ослушался. На том дело и кончилось.
– Не знаю, будет ли война, -сказал Орвар, -но обычай викингов велит смертью платить за смерть, а потому Атле отныне мой враг до самой могилы.
Я с ним согласился и только одного не мог взять в толк: как могло случиться, что явился Хрёрек в Ладогу в тот самый день, когда к нему были посланы послы от старого Гостомысла!
– Захочешь,– молвил между тем Орвар,– возвращайся к нам в дружину. Примем тебя как своего.
Я покачал головок.
– Не думаю, что я смогу вернуться.
А сказал я так, потому что чувствовал рядом с собой смерть. Орвар это понял, попрощался и ушел восвояси.
Меня было сморил сон, но уснуть я не успел. Услышал шаги -будто вошел еще кто-то. Думал – Сбыслава. Ошибся.
Сперва я решил, что видения снова стали тревожить меня, а потом едва не вскрикнул от изумления, увидав Ингрид. Неведомо откуда взялась она здесь, такая же, как и тогда, в капище, и волосы ее так же золотились, волнами сбегая по плечам.
– Ингрид? – Проговорил я не слишком уверенно, все еще боясь, что она исчезнет, как исчезли те смутные образы и видения, что тревожили меня днем и но чьи в горячем бреду.
Она подошла и улыбнулась. А глаза ее искрились так же лукаво, как и прежде.
– Молчи, Эрлинг-скальд. Твои раны велят тебе молчать.
– Откуда ты здесь?
– Это мой дом.– Сказала она, усаживаясь на край моего ложа.
– Твой?!– и хотел было подняться, но Ингрид меня удержала, не дала даже пошевелиться.
– Это дом моего отца,– Усмехнулась она.– Мое имя Ингрид дочь Рагнара сына Рангвальда из Рёнборга.
– Почему же ты не сказала раньше?
Девушка закрыла мне рот ладонью и произнесла:
– Тише, молчи! Тебе вредно говорить. А потом добавила:
– Зачем тебе было знать кто я? Ты ведь все равно никогда не видел моего отца.
Я пожал плечами.
– Вот что,– продолжала Ингрид,– ты будешь жить здесь, пока раны твои не заживут. Так велел Хрёрек-конунг. А я буду за тобой ухаживать.
– Послушай,– сказал я,– а с чего это вдруг Хрёрек-конунг так печется о моем здоровье? Я ведь даже ни разу не видел его в лицо!
– Не знаю… Мой отец, наверное, знает, потому что я слышала, как он говорил, будто тебя по ошибке ранили люди Хрёрека.
– Люди Хрёрека?! – Изумился я,– Что ты говоришь, женщина? Я наверняка знаю, что бился с воинами Атле-ярла,
Ингрид пожала пленами – видно, сама мало что понимала.
Тут за дверью вдруг послышались шаги и голоса. Ингрид тут же насторожилась – все равно, что лисица, зачуяв приближение охотника.
– Меня ищут,– сказала она и собралась уходить. И шепнула напоследок:
– я приду еще. Жди.
И она потом еще не раз приходила. Не скажу, что очень уж радовали меня ее приходы. Какая-то другая Ингрид, не та, что была там, в старом капище, сидела сейчас рядом со мной. Чужая она была, далекая. Я только теперь разглядел.
Кроме нее были у Рагнара-хозяина еще сыновья – Торвар, 0лаф, Ингвар и Свен. Старшему уже минуло тридцать зим, младшему – пятнадцать. Больше про них Ингрид ничего не говорила.
