– Ты сама их делаешь? – спрашивает он Гудди.
– Нет. Их одна старуха лепит, а я продаю. Половина выручки моя.
– Так ты не просишь милостыню?
– Нет. У меня есть работа.
– А почему ты не работаешь, Сумди?
– Я же тебе говорил. Ананд-бхаи не разрешает. Без его разрешения работать нельзя. И потом, я работаю. Шпионом.
Амма усаживается под навесом и кладет ребенка на землю рядом с собой.
– Что принесли? – спрашивает Сумди.
– Бутерброды.
– Класс!
– Какая-то тетка дала. Я уже поела.
– На всех хватит?
– Каждому по штучке. Амма не стала есть. По-моему, ребенок скоро умрет.
Чамди поражает, как спокойно Гудди об этом говорит. Есть уже не хочется.
– С чего ты взяла? – спрашивает Сумди.
– Губы у него совсем белые. Как у привидения. И как у Аммы.
– Налетай, – говорит Сумди.
Чамди снова надевает майку. Сумди берет у Гудди бутерброды и осматривает их. Поворачивается к Амме. Она глядит на Сумди, будто перед ней не сын, а каменное изваяние. Гудди ложится на горячий асфальт и щурится на солнце.
Один бутерброд Сумди протягивает Чамди. Картошка внутри булки еще теплая. С зеленым соусом чатни.
Сумди запихивает булку в рот целиком. Достает последний бутерброд, комкает и выбрасывает обертку. Подносит бутерброд к губам Аммы, но та отворачивается. Неожиданно Амма протягивает руки, словно хочет принять из рук сына драгоценный подарок. Сумди кладет бутерброд ей на ладони. Амма бросает еду на землю, вываливает в грязи и только после этого съедает.
Ночная мгла окутывает дерево. Сумди пересчитывает выручку – они с Чамди весь вечер побирались. Сумди собрал двадцать пять рупий, а Чамди всего семь. Но тратить их нельзя: Ананду-бхаи полагается отдать все, а уж он определит долю каждого. Но главное не это, главное – Чамди надо показаться Ананду-бхаи. Ведь если он обнаружит, что кто-то побирается без спросу на его территории, он может отрезать нарушителю палец руки или ноги.
Сумди уходит к трем ступенькам. Чамди остается наедине с Гудди, но девочка на него даже не смотрит. Ему очень хочется спросить, куда делась Амма, но он не решается. Будь она его матерью, он бы о ней обязательно заботился. Ну и пусть у нее с головой не все в порядке, все равно не бросил бы.
Чамди нюхает белую тряпку. Но чувствует свой запах, а вовсе не запах отца. Неужели когда-то его, Чамди, можно было целиком завернуть в этот лоскут?
– Отстань ты от своего платка, – сердится Гудди. – Зачем он тебе в такую жару?
Гудди заглядывает в свою жестянку. Там, наверное, деньги. Наконец она поднимает голову:
– Завтра пуджа.
– Завтра?
– Так что ты больше до завтра не ешь.
– Почему?
– Чтоб не потолстеть. А то в решетку не пролезешь.
– Я и не буду туда пролезать. И мандир грабить я не обещал.
– Тогда чего ты тут расселся? Вали отсюда.
Обидно. Зачем она так? Гудди совершенно уверена, что Чамди согласится украсть деньги. И напрасно. А правда, почему он не уходит? Чего он с ними сидит? Ему ведь обязательно надо найти отца. Тряпка промокла от пота. Вот бы налетел ветерок, сорвал ее и унес высоко в небеса. Поплыла бы она над трубами, над высокими домами, а Чамди помчался бы следом. У него ноги быстрые. А потом тряпка упала бы к ногам отца, и Чамди тоже. Но ветра нет, зато он слышит голос Гудди.
– Посмотрела я на твои ребра, – говорит она. – Запросто можно застрять. Лучше бы ты их втягивать научился.
– Не буду.
– Давай-давай, попробуй! Тебе же на пользу пойдет, – приказывает она. – Пузо втяни! Выдохни и не дыши, сколько сможешь. Начни сейчас и тренируйся, пока время есть.
Чамди глядит на нее: маленькая девочка в коричневом платье не по росту, оранжевые браслеты на запястьях, темные круги под карими глазами. Выгоревшие на солнце кудряшки, нестриженая челка. Даже в темноте Гудди выделяется на общем фоне. С другой стороны, чего бы ей не выделяться, если за ней – обуглившиеся стены и тускло освещенные лавочки. Нет, пожалуй, она бы выделялась даже на фоне деревьев в густом лесу. Трудно не заметить в траве свирепого тигренка, пусть даже кругом воет ветер и падают ветки. Сердце все равно замирает.
– Чего вытаращился? – спрашивает Гудди.
– Ничего. Просто слушаю.
