— Отойди в сторону, девка! — заорал он. Филиппа не двинулась с места. Алайн замахнулся, но в этот момент за его спиной раздался глухой угрожающий звук. Алайн медленно опустил руку и обернулся. Перед ним стоял Страшила Горкел. Это было самое ужасное зрелище, которое Филиппа видела в своей жизни: испещренное шрамами лицо с выпяченным вперед подбородком и сросшимися над переносицей густыми черными бровями казалось порождением ада, из горла вырывался тот самый рычащий звук — будто хищник предупреждал свою жертву… — Убирайся, ничтожество, — в конце концов произнес Горкел, почти не разжимая губ.
Алайну хотелось крикнуть, чтобы тот сам проваливался в преисподнюю, но он боялся Горкела: этот великан своими ручищами с легкостью мог бы переломить ему позвоночник. Алайн посмотрел на Филиппу, затем на Эдмунда, который по-прежнему стоял подбоченившись и выпятив подбородок. Он еще доберется до этой девки, а затем поквитается с мальчишкой. Управляющий резко развернулся на каблуках и вышел из зала.
Круки, издав боевой клич, разразился громкой песней, слова которой летели в спину разъяренному Алайну:
До конца своей жизни он останется слугой,
Которого все будут пинать ногой,
В следующий раз он побоится,
Но от гнева хозяина ему не скрыться.
— Спасибо… — тихо произнесла Филиппа, посмотрев на Эдмунда признательным взглядом.
— Он негодяй. Папа, к сожалению, этого не замечает, потому что Алайн всегда ведет себя с ним очень осторожно. Интересно, почему он так невзлюбил тебя, ведь ты всего-навсего девчонка? Ты никогда не делала ему ничего плохого?
— Нет. Честное слово, не знаю, откуда такая злоба.
— Держись от него подальше, я ведь не смогу быть всегда рядом, чтобы тебя защитить.
— Знаю. — Филиппа подняла голову и встретилась взглядом с Горкелом. Она улыбнулась ему, и он кивнул, проворчав что-то себе под нос, потом почесал живот, отвернулся и поплелся на свое место.
В зале снова зазвучали голоса, Круки опять разлегся на полу, Эдмунд набил рот хлебом, а Филиппа, у которой все еще горела щека, села на стул, гадая, что же ей теперь делать.
Следующие три дня она старалась держаться поближе к Горкелу. Казалось, уродливый великан не обращает на нее ни малейшего внимания, но его присутствие заставляло Алайна держаться на расстоянии. Управляющий даже поменял место за столом. Горкел не стал объяснять Филиппе, что ответит головой, если она сбежит из Сент-Эрта, так как перед отъездом Дайнуолд приказал ему не спускать с девушки глаз…
За эти дни Филиппа узнала много нового о замке, перезнакомилась почти со всеми его обитателями, сшила Эдмунду тунику из зеленой шерсти и начала шить другую — для Дайнуолда. Девушка привыкла и к вечно стоящему здесь шуму, так что теперь даже могла определить, какая где кудахчет курица. Один поросенок, по-видимому, решил, что Филиппа — его мать, и повсюду следовал за ней по пятам, вызывая гомерический хохот окружающих. Она назвала поросенка Туппером.
Как-то утром Филиппа, как обычно, вошла в ткацкую. Ее глазам предстал ужасающий беспорядок. Высокий пожилой мужчина с клочьями седых волос на голове кричал на Мордрид. Он так трясся от гнева, что его одежда, свободно болтающаяся на исхудалом теле, казалось, вот-вот сползет на пол.
— Шлюха! Потаскушка! Вероломная корова! Пока я лежал на смертном одре, ты предала меня. Убью-у!!!
Филиппа в недоумении уставилась на крикуна:
— Эй! Кто ты такой? Что ты здесь делаешь? Мужчина повернулся, презрительно оглядел девушку с ног до головы и сплюнул.
— Так это ты та ведьма, которая околдовала нашего хозяина, вынудила его думать только о похоти и лишила меня работы?
— Боже мой, — сказала Филиппа, скрестив руки на груди, — ты, должно быть, Принк! Прямо со смертного одра — и к нам. Рада, что ты все еще жив.
Ее ясный и очень вежливый голосок вызвал у ткача короткое замешательство, однако он быстро оправился. Принк считал, что с ним обошлись крайне несправедливо, и его единственным желанием было кинуться к этой ведьме и выдрать ей волосы. Остановил его только рост Филиппы. Рассудив, что былая сила еще не вернулась к нему, Принк сдержался.
