– Шейди, Шейди, Шейди, Шейди, Шейди! – не переставая вопит Хани и попадает в поле моего зрения как раз в тот момент, когда выворачивается из цепкой маминой хватки, бежит, летит ко мне, обхватывает ручонками мои ноги и горько рыдает в джинсы. Лицо мамы непроницаемо и твердо, как могильная плита.
Один из стражей порядка случайно поворачивается ко мне, и я узнаю Гари, отчима Кеннета. Пару раз видела, как он подвозил моего сводного братца к школе, запомнила лицо. Наверняка обошелся с Джессом особо жестко, постарался пасынка ради. Потом Гари подходит к маме, разговаривает с ней около минуты, сует в руки клочок бумаги. Та, если и понимает его, не подает никакого виду. Он хлопает ее по плечу, шагает обратно к автомобилю, садится в него и задом выруливает на проезжую дорогу. Джесс, неотрывно глядя на нас в окно, откатывается, как морской отлив, от родного дома и семьи. Горестный плач Хани у моих ног уже перешел в судорожные всхлипы, а мама по-прежнему стоит как вкопанная там, где оставил ее чертов коп, и глядит в ту точку, где минуту назад стояла полицейская машина.
Теперь же от машины и предшествующих событий осталось только облачко пыли.
Я поднимаю сестренку на руки и, удерживая ее на бедре, подхожу к маме. Беру ее за локоть. На мгновение глаза ее проясняются, и она позволяет увести себя наверх по ступенькам в трейлер. Там, на ковре, валяется разбитая лампочка, раскиданы книги и коробки для дисков.
Я подвожу маму к тахте и усаживаю. Под боком устраиваю Хани. Та кладет головку на мамино колено. Мама начинает рассеянно гладить сестренку по головке, малышка сует большой палец в рот и закрывает глазки. Если оставить ее в таком положении, скоро заснет.
Только тогда я тоже позволяю себе опуститься на стул.
– Что произошло?
Лицо у мамы такое усталое, будто каждая секунда идет за час. Пожимает плечами.
– Сказали: это он убил. – Голос монотонный, как у священника на литургии, а слова – пусты, словно смысл из них вытрясли. – На молотке обнаружились его отпечатки. Двое рабочих заметили утром, перед уходом на обед, как они с Джимом спорили. Потом Джесс исчез со стройплощадки, и больше его там не видели.
Нет, боже, нет, нет, нет!
– Ну и что? – Я подавляю приступ подкатившей паники. – Он там работал не первый день, вполне мог браться за тот проклятый молоток. А «спорят» они вечно. Только этим и занимаются… занимались. И откуда уверенность, что те рабочие не врут? Почему полицейские их не допрашивают? Джима на работе ненавидели все!
Мой напор, вызванный страхом, кажется, немного растормошил маму, теперь ее речь звучит нормальнее:
– Допросили, детка. Конечно, допросили. Проверили обоих строителей, находившихся там тем утром, и еще десять в придачу. Всё указывает на Джесса, всё на нем сходится.
– Неужели не может быть других подозреваемых? Клиент какой-нибудь. Уволенный сотрудник.
Мама, как заведенная, качает головой.
– Только Джесс. Все остальные версии отпали.
– Это ошибка! В конце концов они во всем разберутся. Надо только донести до них, достучаться… – На последнем слове прорываются слезы. Закашливаюсь.
Мама неотрывно смотрит мне в глаза.
– Слишком много доказательств против него.
Я встряхиваю головой, прочищаю горло.
– Да нет же. Джесс легко воспламеняется, взвивается до потолка, но убить не способен. Он чист. Наверняка это кто-то другой.
– Надеюсь. Но даже если это он, брат остается братом. Не забывай.
Я не отвечаю сразу, и тогда она просто-таки испепеляет меня взглядом.
– Свои на то и свои, чтобы поддерживать в любом случае. Правы, виновны – не важно. Что бы они ни сделали, если любишь, всегда остаешься на стороне того, кого любишь. Вот так.
Что бы они ни сделали. От этих слов меня буквально с ног сшибает. Мама уже не уверена в невиновности Джесса. Я трясу головой и отхожу от мамы назад, шагаю к выходу из трейлера. Нечем дышать. Нечем.
Спотыкаясь на каждом шагу, ковыляю до кромки рощи. Голова кружится так, что кажется, вот-вот упаду в обморок. Перед глазами плывут черные пятна, желудок сводит от тошноты. Но в ту секунду, когда я, обессилев, прислоняюсь всем телом к ближайшей тощей сосне, бездну моего отчаяния заполняет плач скрипки. Сразу навостряю уши и вся обращаюсь в слух.
