— Ох, только избавь меня от этой чепухи! Когда кто-то становится сверхвоинственным, как только речь заходит о демократии, я мигом настораживаюсь. Мне вспоминается человек, о котором я часто слышал от отца: видный журналист до войны, видный защитник «веры в демократию» — кстати и некстати, и на все времена — антифашист. А едва пришли японцы, он моментально оказался в рядах фашистов!
— Э-э, Чоло, ты мог бы привести и более свежий пример. Почему бы не назвать моего отца?
— Слушай, Алекс, — сказал Джек, — дон Андонг вовсе не фашист.
— Тогда почему он, как Чоло, заодно с ползучими тварями?
— А Поч, я полагаю, всего лишь христианин.
— Э, Джек, да чего с ним спорить! Алекс считает, что, раз ты имеешь отношение к церкви, значит, автоматически отмечен знаком свастики. Теперь, как видишь, даже его отец оказался фашистом. Ты бы полегче, Алекс. Ведь и сам можешь кончить тем же, чем кончил твой отец.
— Никогда и ни за что! Делать из себя шута, разыгрывая на людях пьяного дурака? Или возить тележки со статуями святых, как это делал ты, Чоло? Помнишь? Правда, я не знаю, что нашло на моего старика…
— Сегодня днем он сказал мне, — вставил Джек, — что обратиться в веру — это как полюбить: причину искать бесполезно.
— Это верно, если только ты молод, — сказал Алекс. — Тогда мы все понимаем и сочувствуем. У природы есть свои причины, о которых человеческое сердце не ведает, и слава богу. Но если влюбляется старик!.. Тут как нельзя лучше подходит присловье: нет хуже дурака, чем дурак старый. И боюсь, в случае с моим стариком все дело как раз в этом.
Служанка принесла салат, и три друга перешли к маленькому столику, чтобы там, стоя с трех сторон, покончить с бифштексами. С четвертой стороны — невидимый сотрапезник, для каждого свой.
Почоло Гатмэйтану явился призрак святой Эрманы, который вдруг решил присутствовать на встрече старых друзей.
Джек Энсон увидел Нениту Куген, наверное часто бывавшую на этой веранде.
А к Алексу Мансано пришел из детства он сам — мальчишка, одетый церковным служкой и изумленно взиравший на трех пожирателей бифштексов. Что привело сюда этого мальчишку? А, дурацкое замечание Почоло о том, что он может кончить, как отец.
— С чего это мы вдруг замолчали? — спросил он, накладывая себе ломтики маринованных огурцов, салат, помидоры, красный перец и зеленое манго.
— Я задумался об этой пещере, — сказал Почоло. — Раз держать ее закрытой — значит подрывать авторитет церкви…
— …то почему бы ее не открыть, — закончил за него Алекс.
— Может быть, я так и сделаю. Прежде чем ты напустишь на нее своих ребятишек, господин сенатор.
— Или прежде, чем она унесет еще одну жизнь, господин мэр.
Да, кстати, Джек, ты ведь хотел расспросить меня о Нените Куген? Я слышал, она всюду тебе мерещится.
Взяв салат с собой, они уселись на краю веранды, свесив ноги на траву. Мокрую от росы лужайку так плотно окутала наступившая тьма, что граница сада, обозначенная деревьями и каменной оградой, терялась в душном мраке. За их спинами возвышался дом. Он казался пустым, но на самом деле в каждой комнате наверху кто-то читал, играл в шахматы или в покер, смотрел телевизор или спал. Здесь, как и везде, люди Алекса умели держаться незаметно. Только дневные посетители превращали дом в базар, к неудовольствию соседей, чрезвычайно привередливых и в то же время далеких от политики. Алекса терпели здесь не как сенатора, а как Мансано.
— Девушка часто бывала здесь, — продолжал он, — особенно когда ко мне перебрался Андре. Ну и характер эта Ненита Куген! Но я играл роль любимого дядюшки. Она называла меня тито[57] — в конце концов она же дочь нашей дорогой Альфреды. Правда, в ее годы Альфреда уже знала все ответы, а эта бедная девочка умела только задавать вопросы. От нее можно было устать — она без конца что-то выпытывала и высматривала. Я звал ее Мисс Инквизиция. И вы знаете, мои люди начали скрываться от нее, словно еретики. Я надеялся, что, связавшись с молодыми активистами, она найдет себя, но она нигде долго не задерживалась. Не думаю, что она сама знала, чего ищет, но, по-моему, она умерла в пещере потому, что там нашла наконец то, что искала.
