Пещера и тени - страница 2
Он купил газету и вернулся в гостиницу. У стойки по-прежнему было пусто, но уже можно было заказать кофе. Его встретил длинноволосый молодой официант в расклешенных брюках колоколом. Он вспомнил трофейное хаки, солдатское обмундирование и спецодежду, в которых щеголял в конце сороковых годов: мы, мальчишки, тоже были тогда вроде из военных запасов, как джипни. То был тускло-оливковый мир армейских излишков, расцвеченный всеми цветами радуги.
Вернувшись в номер после завтрака, он переоделся, но тут же помчался в ванную. То ли с завтраком что-то неладно, то ли утренняя прогулка доконала его. Он был близок к обмороку, голова у него кружилась, словно в лихорадке. Попытался стоять прямо, чтобы посмотреть, не шатает ли его, и не сразу понял, что звонит телефон.
— Привет, Джек. Это Почоло. Я тебя разбудил? Мы внизу, в вестибюле. Со мной врач и полицейский, как ты просил. Ты спустишься, или нам подняться к тебе?
— Я спущусь, — сказал он.
Он снова прошел в ванную, плеснул воды в лицо. Потом вышел в коридор и уже собирался закрыть дверь, но машинально обернулся — тут-то и возникло видение.
Коридор кончался холлом, который пересекал его, и в самом пересечении этой буквы Т, в тусклом свете, он увидел большого черного краба, который быстро бежал по полу, натягивая нитку — ее, как оказалось, держала шедшая за ним девушка. На ней были только высокие розовые сапоги танцовщицы а-го-го, розовая шляпа — и ничего больше. Они с крабом вышли из-за угла, со стороны пожарной лестницы, пересекли коридор и скрылись за углом, где были лифты.
Не будь Джек Энсон в таком состоянии, он побежал бы за обнаженной девицей и, вероятно, получил бы вполне естественное объяснение этому действу с крабом. Может быть, то был обряд посвящения, может — проигранное пари. Но здравый смысл не подсказал ему ничего путного — он боялся, что не видел того, что видел. Страх сковал мысли, он просто стоял и смотрел, а рука его так и застыла на ручке двери.
Наконец он снова вошел в номер, сел на кровать и попытался осмыслить происшедшее.
Вслух, и довольно громко, он напомнил сам себе, что накануне прилетел на самолете из Давао, приземлился в Маниле в девять часов вечера, прибыл в отель в десять и, не распаковывая вещи, сделал нужные телефонные звонки. Потом принял ванну и сразу же лег в постель, поскольку не имел привычки ужинать. Ночью он спал скверно и встал с тяжелой головой. Видимо, на его самочувствии сказалась и ранняя прогулка, вдобавок что-то было неладно с завтраком. Он подозревал, что виновата вода. Желудок, наверное, принимал теперь только ключевую воду его далекого южного острова.
Разговор с самим собой привел его в чувство. Он уверил себя, что все это ему не померещилось. Ну что особенного? Да ровным счетом ничего — просто голая девица, прогуливающая на ниточке краба. Глупо приходить от этого в ужас. Слишком долго ты жил в глуши — пора заново осваивать умение горожан ничему не удивляться. В сорок два года нельзя быть таким наивным и дергаться по пустякам.
И тем не менее он испуганно вскочил, когда снова зазвонил телефон, но, овладев собой, сумел ответить спокойно, как подобает умудренному жизнью человеку:
— Почоло? Да, я знаю. Прошу извинить. Сейчас буду внизу.
Дело, которое привело его в Манилу, касалось также и примыкающего к столице города, и три человека, ждавшие его в вестибюле, были оттуда. Официальные лица: майор Торрес — начальник городской полиции, доктор Гуарин — глава медицинской службы, а «Почоло» Альфонсо Гатмэйтан — мэр. Только он один знал Джека Энсона — они вместе учились в Атенео[4].
Три визитера перекидывались шуточками с девушкой у газетного киоска, когда Джек появился в вестибюле. В белых брюках и кремовой спортивной рубашке (обошел все магазины Давао, чтобы приодеться для Манилы), он остановился, глядя на трех мужчин, повернувшихся к нему.
— Почоло?
