— Ага, и мы не против! Куда идем?
В своем малиновом пиджаке подплывает Вадька Гусев:
— Весну нужно отпраздновать.
Тут же Эдвин:
— Не, ребята, не ко мне! У меня все двери досками заколочены, на коврике спит старушка с ружьем.
Выныривают из объятий Вовки Гусятина Вика и Шишка:
— Мальчишки — мы с вами!
Олег Луканов крутит ключами от новой машины, подаренной папой:
— Все вы не поместитесь — так бы можно было бы сгонять в Палангу.
— На хрен, Палангу! Давайте на море!
— Холодно!
— Или в городской парк.
— Можно!
— Поехали!
Звенит звонок на последний урок — музыка. Все дружно проходят мимо кабинета музыки. Спускаемся в фойе первого этажа, выламываем входные двери, на мгновение ослепляет солнце, от свежего воздуха в головах уже хмельно. Прогуливаем всем классом полностью. Дана должна быть рядом. И правда, поворачиваю голову, она как раз краешком глаза поймала мое движение и тоже смотрит на меня. Я, не будь дураком, улыбаюсь, но загораживает её пингвин нашего класса — Ермолаев — существо из параллельного мира — и мне не поймать её ответную улыбку. А чертов Ермол плавно шагает себе, и в свой пушистый ус не дует. Хлопает своими пушистыми ресницами, женственно и призрачно так улыбается. Я вам говорю, он точно — под цвет безоблачного неба.
Мы пошли в «Iki», затоварились, размеры алкогольного отдела впечатляли, в этом первом в городе супермаркете, казалось, можно заблудится, поговаривали, что, и правда, были случаи. Сэкономив по три цента с бутылки, мы тормознули автобус, запрыгали в руках ученические, исчезли в ладони кондукторши кругляшки монет. До городского парка три остановки — и там уж можно не бояться полиции, на манер западной, следящей за моральным обликом молодого поколения. Хреново следящей. Но мы то что, мы клей не нюхаем. Впрочем, Вадька и Эдвин пробовали. Судя по рассказам, в этом что-то есть. Быть может это тот самый пунктик в списке того, что следует в жизни испытать, требующий, по крайней мере, галочки.
Галочки-моргалочки, я пробираюсь к Дане. В моем брюхе плещется уже целая бутылка пива, в руке вторая, я весел, энергичен и самоуверен. Все бредут толпой по парковым дорожкам, солнце клонится к горизонту, спотыкаясь лучами о гипотенузы сосен (сумма квадратов катетов и т. д.). Воздух тяжел и пахнет шишками. Густеет, вместе с падающим солнцем, холод.
Она говорит о чем-то с Наташкой Стефанович, которая чем-то похожа на Софи Ротару, впрочем, наверное, натянутой кожей лица собранными волосами в конский хвост.
— Привет, девчонки, — говорю я.
Наташка едва удостаивает взглядом:
— Уже виделись…
Но мне на неё в данный момент наплевать.
— Данутя, как тебе наш класс?
— Хороший класс, дружный!
— Да, наш класс дружный! — ухмыляюсь.
Стефанович на меня косится, мол, что это ему тут надо, хотя ясно чего, кабель…
— Пошел вон, Димка!
— Да кстати, меня зовут Дима, — я не отрываясь, наглый, смотрю прямо в глаза Дане.
— Я знаю, Дима, — отвечает она, мне кажется на её щеках легкий румянец, — впрочем, приятно познакомится.
— И мне!
И я убегаю.
Ко мне пробирается Батизад. Наглый хулиганистого вида весь в цепях и серьгах. Он уже порядком выпивший. Глаза его зло горят, на губах в самых уголках белая пена:
— Слышь, чмо!
Я поворачиваюсь:
— Оставь её в покое…
— Чего? — я тоже пьяный и возбужденный, — бля, ты чего там, будешь мне указывать?!
— Я тебя, тварь, предупредил!
Победа, как видится, за мной. Свободный и счастливый готов выпить с каждым. Напиваюсь пьяным.
Нахожу себя на утро дома. В руке зажата бумажка с каким-то телефоном, питая надежду, звоню:
— Здравствуйте, позовите, пожалуйста, Дануте.
— Привет, Димка, — отвечают, — какая на хрен я тебе Дануте, я Арина, мы познакомились в баре. Помнишь?
— Нет!
Вешаю трубку. Карманы пусты. Голова тоже.
4.
Стучусь к Андрюхе. Звонок не работает. Барабаню ногой со всей силы, пробивая до дыр тупым массивным ботинком фанерную дверь. Заглядываю в дыру — темно, все без движения. Вдруг дверь дергается и открывается, вижу настороженный глаз.
— Тебе чего?
— Андрей дома?
— А, Андрей, — дверь раскрывается шире, появляется вспухшее, болезненно серое лицо, — Зайди.
Я протискиваюсь внутрь, по-прежнему, темно, еще темнее, когда закрывается за мной дверь. Я знаю, ничего теперь не стоит огреть меня кочергой, выскрести из карманов деньги, снять куртку, ботинки, джинсы, для верности всадить мне в сердце нож, а потом, пропив мои деньги, продав мои вещи, срезать с моего тела мясо и стоять на углу у аптеки и предлагать прохожим под видом только что освежеванной свиньи. Вот идет моя бабушка, она останавливается и покупает, варит из меня суп, ждет, когда я вернусь из школы. Я поем и, быть может, попрошу добавки.
