– Старик, а вдруг пригодишься...
Вадя Горохов пьет со всеми. С этого, должно быть, и ожирел. С этого в гору пошел. Что ни день, Вадя навеселе. То он поит, то его поят. Новая форма вознаграждения: взятка едой. Заехали в обед за нужным человечком, быстренько отвезли в ресторан, выпили-закусили, дела обговорили – и назад, на службу. Жизнь дается для того, чтобы завязывать знакомства. Первую половину жизни завязывать, вторую половину – использовать. И потому дружков у Вади – вагон и маленькая тележка. Один подпихнет, другой подтолкнет, третий колено для упора подставит. Как говорится, коррупция в Южной Америке.
– А ведь мы с тобой пивали, – с удовольствием вспоминал Вадя, прихлебывая пиво. – И ты бывал пьян. Бывал, бывал...
Захохотал, Заколыхался жирным телом, подбородок запрыгал по груди, губы зашлепали с трудом, перекормленными лягушками:
– Ты стоял на коленях в троллейбусе и просил прощения у водителя за обман кафедры высшей математики.
– Ты что-то путаешь...
– Ничего не путаю. Я стоял рядом и тоже просил. – Добавил с мстительным наслаждением: – Но ты при этом плакал, а я смеялся.
– Когда ты только позабудешь?
– Никогда, – пообещал Горохов. – У Вади не голова – копилка. Вадя про всех все помнит. Когда надо – скажет.
Вадя Горохов все знает, обо всем в курсе. Вадя при случае такое припомнит – наотмашь. А пока нет случая, милый человек – Вадя, друг разлюбезный, свой в доску. Такого и подтолкнуть приятно, подпихнуть не грех, коленку для упора подставить – одно удовольствие. А там глядишь: ух ты, куда взгромоздился наш Вадя, до каких добрался высот... С его-то талантами – кто бы мог подумать?
– Старик, ты кем работаешь?
– Инженером.
– Просто инженером?
– Просто.
– Это не дело, старик. Не по уму.
Перегнулся через проход, положил на плечо пухлую руку:
– А то иди ко мне. Начальником техотдела. Свой человек не помешает.
– Какой я тебе свой?
– Да уж не с улицы. Ты думаешь, чем мне хорош?
– Чем?
– Подсиживать не будешь. С тобой – спокойно.
Так вот за что они нас любят! За порядочность нашу. За совестливость. За неумение сотворить подлость. Господи, ну до чего же им хорошо с нами! До чего спокойно! Нет, не переведемся мы окончательно: сволочи не допустят. Нет, не исчезнем с лица земли: хоть парочку оставят на развод.
Левушка поглядел близко в налитые глаза, сказал с изумлением:
– Как же ты руководишь?! Ты и в институте ничего не понимал.
– Административная работа, – популярно объяснил Вадя. – Разделение обязанностей. На вас техника, на мне люди.
– Люди... – охнул Левушка. – На нем – люди!
А тот уже накрошил хлеб в гороховый суп, энергично заработал ложкой.
– На нас техника, – объяснил девочкам. – На нем – мы.
Девочки-пираньи давно уже допили компот, выскребли остатки, но уходить, вроде, не собирались. Вадя взглянул на них и опять остекленел, по горло налился желанием, густой бычьей силой. Взял бутылку, перегнулся через проход, плеснул пива в пустые стаканы, и они, как ни в чем не бывало, отхлебнули мелкими, бесшумными глоточками. А он глядел с вожделением, нос дрожал в предчувствии.
– Старик, мы о чем?..
– Ты деланный, – жестко сказал Левушка и повернулся к девочкам. – Он такой деланный – живого места нет. В сто слоев залакирован. В сто слоев!..
– Старик! – веселился Вадя. – Да ты что? Я же наивный... Такой наивный – сам себе удивляюсь.
– Врешь! Ты деланный. Ты сам себя обтесал. Сам полез в рамку. Я еще помню, когда тебе было неудобно, но потом ты привык. Ты быстро привык, потому что хотел этого. Мы были еще щенки, а ты уже делал себя. По моде. По тогдашней моде. Даже не обождал, пока обтешут другие.
– Да ты у нас выдумщик, – сытно похохатывал Вадя, цепляя вилкой куски мяса, тряся отложным подбородком. – Фантаст. Сказочник. Сочинитель.
– Смейся, смейся. Хорошо смеется тот, кто смеется последним.
– Милый, – Вадя отложил вилку, сказал просто, до жути убедительно: – Как же ты еще не понял? А ведь не дурак. Я же и есть тот самый, последний. За мной – никого.
Но Левушка не поддался:
– Только в одном ты ошибся, – он даже зажмурился от удовольствия. – Только в одном...
– Вадя не ошибается, – заметил Горохов и с маху проглотил компот. – У Вади нюх. У всех пять чувств, у Вади – шестнадцать.
