– Ты чего?
– Подарочек... Жене обещался...
– Давай куплю.
– Сам, – прошептал твердо. – Я сам.
Аня свернула в боковую улицу, встала у магазина.
– Иди, коли сам.
Нескладно полез из машины, потоптался в нерешительности:
– А ты не уедешь?
– За таз боишься?
– Ты что... – замахал. – Что ты! Вот уж подумала... – И попросил робко: – Дождись меня...
– Дождусь.
Побежал в магазин, грохоча сапогами, высоко вскидывая длинные ноги, а она сидела неподвижно за рулем в жаркой, плотной духоте, думала сосредоточенно. А о чем думала? Так, ни о чем.
Потом он выскочил из дверей: красный, потный, будто водой облитый.
– Христа ради! Сходи... Выбери...
– Сам-то чего?
Смял ладонью лицо, выдохнул жалобно:
– Сил моих нет... Подойти страшно!
Вместе вошли в магазин, и он забубнил сразу, кося глазом:
– Вон... Вон там... Купи это. На себя купи...
– Чего это?
– Ну... На полке...
Пошла, поглядела:
– Гарнитур, что ли?
– Не... Этого не надо.
– А чего? Хороший гарнитур. Трусики и комбинация.
– Во, во... – забубнил исподлобья. – Этого купи.
– А говоришь – не надо.
На них глядел весь магазин. Девочки за прилавком фыркали в ладошки. Старые продавщицы улыбались с пониманием. А Ане хоть бы что: пошла, выбрала, вернулась назад.
– Давай гроши. Девять рублей.
– Девять... – поразился. – Дорого.
– Не брать?
– Как не брать? Бери.
Пихнул в руку скомканную десятку.
– А какой размер?
– Как тебе. Не... – Показал глазом на грудь, вздохнул шумно: – Тут поболе... И там... И внизу... Ой! – сказал громко. – Не могу я...
И бегом из магазина.
Аня выбила чек, пошла на контроль.
– Какой он у вас смешной, – сказала девочка, заворачивая покупку ловкими пальчиками. – Как клоун Юрий Никулин.
– Дура ты, – отрезала Аня. – Дура и есть.
Чудила ждал в машине.
– Храбрая ты... – сказал завистливо. – Тебя Бог мне послал.
Аня вывернула в левый ряд, бросила лихо:
– Я в Бога не верю.
Пошевелил губами, будто повторил ее слова, и огорчился по-детски:
– Какая тут вера... Содом.
– Что ж мы, – обиделась, – хуже других?
– Шума у вас много, – объяснил. – Бог шума не любит.
– Чего ж теперь делать? Машины не поломаешь, город по деревням не разгонишь. Ты вон тоже сюда заявился, не пехом топаешь.
– Даже не знаю... – сокрушился.
И заулыбался, помолодел сразу, как живой водой ополоснулся:
– Я, девка, нынче приеду домой, хватану удочки да на речку. К вечеру вода тихая, рыбеха играет, туман по камышинам цепляется... А то еще разуешься – и ноги в воду. – Он даже закряхтел: – Обласкает...
Аня взглянула заворожено:
– Леса у вас есть?
– Леса у нас – без конца. Тут тебе ягода, тут гриб...
– Я, – перебила, – так люблю ходить. По сторонам глядеть.
Тут ей и засвистели. Громко, отчаянно, без передыху. Приткнулась к тротуару, сказала со злобой:
– Да я в этом году и реки-то не видала... Можешь такое понять?
– Нет, – ответил серьезно. – Не могу.
Заглушила мотор, достала из ящичка права, пошла объясняться с милиционером. Долго топталась перед ним посреди перекрестка, заглядывала в лицо снизу вверх, чего-то говорила. Потом вернулась к машине, села за руль.
– До чего они любят женщин останавливать! Хлебом не корми. Я ему говорю: "Чего ты мне-то свистишь? У меня уж годы вышли. Я для тебя, что мужик". А он уставился – не соображает. Бензину нанюхался, глаза дикие... "Рупь", – говорит. Ну, рупь так рупь. Я человек не жадный.
– Я бы не смог... сказал чудила с запинкой. – Милиционером – не смог... Я бы тебя простил.
– Эх, дядя, это тебе не в церкви.
Чудила обиделся;
– Ты церковь не трожь. Ты сама по себе, она сама по себе.
– Да что ты меня учишь? – закричала Аня, озлобясь. – Тот учит, этот учит... Тоже, святой нашелся! По лесу гуляет, рыбку ловит, в церкви молится... Да по мне, хоть совсем ее не было! Жила так и еще проживу. Ходят, блаженные, лбами об пол колотятся, думают, что лучше всех. Ты откатай смену, триста километров, да по жаре, да по городу, тогда я с тобой на равных говорить буду!
Чудила насупился, забурчал под нос, как ребенок обиженный.
– Чего бубнишь? Говори ясно.
– Это история наша, – сказал, – наши истоки, ключи родниковые. Это деды наши, прадеды, отцы с матерями. Не хочешь – не верь, а смеяться зачем? Не уважишь церковь – не уважишь дедов своих. Не уважишь дедов – что позади останется? Поле несеяное. Бурьян. Топь непролазная.
