Значит, не должны в городе деньги кончаться.
А как же им не кончаться, когда они не у всякого и начинались?
Задача.
И еще одно, далеко не последнее: куда горечь девать, зависть и обиду?
Кругом тебя живут люди, с пеленок к городу привычные. Крутятся волчком, изворачиваются, раскидывают верткими мозгами: кто быстрее, тот и ловчее.
А эти – топчутся на месте, ворочаются медведями, угнаться никак не могут. Вот и выходит: жизнь у всех одинаковая, а живут по-разному.
Те – просто. Эти – с натугой.
Автобус пришел: биток битком. Городской уцепился, деревенский остался.
Товар выбросили: магазин трещит. Городской в кассу, да в очередь, да еще в одну, а деревенский стоит смирно в хвосте, с обиды вянет.
Квартиру обставить, и то не в радость.
Деревенский покряхтел, поднапрягся, скопил средства немалые, купил шкаф-крепость. Все деньги вбил, истратился до копейки: внутрь вешать нечего. А городской прибил две полочки, приладил три жердочки, раскидал картинки по стенам: тут тебе и мебель, и уют, и общая видимость. Да деньги целы.
Как тут не обижаться? Как горечь не скопить?
Ты и крутишься не меньше, и вертишься, вроде, не хуже, а все одно не поспеваешь.
Ты и маскируешься, ты и подлаживаешься, а отличить тебя – пара пустяков.
За сто шагов.
По верным признакам.
Раз – по испугу.
Бегут от машин без оглядки, суматошатся на перекрестках, чудом уходят от верной гибели.
Два – по отдыху.
Сидят вечерами у подъездов, будто на завалинках, грызут семечки, судачат, оглядывают прохожих, рано отправляются спать. К десяти часам – хоть шаром покати. Пустая улица. Пустой двор. Все вымерло.
Три – по толкучести.
Они не злые, деревенские, они к деликатности непривычные. Шагнул – наступил. Повернулся – придавил. Протиснулся – завалил. Вылез городской из автобуса – весь в синяках, Что такое? Отчего в городе толкучесть повысилась? А от того от самого.
Четыре – по одежке.
Долго донашивают старое, не один год. У мужиков – сапоги да ватники, у баб – "плюшки" да сапоги.
Потом обзавелись городскими нарядами, не сразу, вещь за вещью. Она еще в сапогах, да уже в "болонье". Он еще в ватнике, да уже в ботинках на микропоре. Только по дому пока – босиком. Только во двор – в заношенной майке.
Весь туалет сменили, стали почти неотличимы. "Гражданин, вы сходите?" – "Гражданочка, вам порезать?" Были мужики да бабы, стали мужчины и женщины, горожане с горожанками.
Одни бабки оставались деревенскими. Бабки выдавали происхождение. Уж когда дочери первые наряды сносили, бабкам передали донашивать, тогда и те стали городскими.
А что в них, в бабках, городского?
Так, видимость одна.
Сидят бабки у окон, глядят, подпершись кулаком, на шумные улицы. Много их, старых. Что ни этаж, то бабка. Всех забрали в город, какие были, ни одну не бросили. Дедов почти нет, дедов войнами посекло, а бабок – полно. В деревне их и не видно, в деревне они при доме, при хозяйстве, а тут – какое хозяйство? Обед свари, комнату прибери – и все. Весь уклад порушился, вся жизнь перевернулась, и церковь за тридевять земель, и хоронить – неизвестно где. Умели бабки многое, опыт накопили немалый, а тут – приложить некуда. Сиди себе у окна, глазей на улицу. Город бурчит на все голоса, будто животом мается, а они, бабки, из дома ни ногой. Все вокруг чужое, не свое. В крайнем уж случае спустятся во двор, сядут у подъезда, поближе к двери, подозрительно оглядывают всякого. Кто куда идет, кто чего несет. Дивятся бабки боязливо, щурятся молчком.
Самые несмелые поумирали с непривычки.
Самые бедовые пошли в лифтерши.
Вроде устоялось, как надо.
Утряслось.
Умялось.
Притерлось острыми краями.
Тут шум. Крики. Смех и брань. Хохот и слезы.
На главном проспекте...
На высоком этаже...
В отдельной квартире...
Нашли…
Кого?
Корову!
Живую – не игрушечную.
Настоящую – не заводную.
С ногами, рогами, с полным, до краев, выменем.
Они ее, родимую, не продали. Они ее, кормилицу, не проели. Они ее при въезде, ночью, тайком, протащили на веревке вверх по лестнице. Куда сами, туда и ее.
Стояла корова посреди комнаты, ела хлеб городской, справляла надобности на соломенную подстилку, и хозяйка, как раньше, брала подойник в положенные часы, шла доить. А у семьи зато парное молоко, творог, сметана, масло свое, не покупное.
