Собаки никуда не ушли. Сидели у ворот, ждали хозяев, по ночам лаяли свирепо, отгоняя воров от пустых изб. Собаки мыкались голодом, собирались в своры, кружили по деревне, самые беззаботные справляли по углам собачьи свадьбы, а самые преданные так и лежали перед избами, рычали на посторонних, терпеливо ждали своих.
Потом приехали собачники. Выгодное дело: что ни собака – рубль, что ни щенок – полтинник. Каких переловили, каких разогнали, и осталась деревня без защиты. Приходи – бери.
И прикатили ловкие мужики с тележками. Пошныряли по избам, обнюхали углы в поисках поживы. Собрали железо-медь, тряпье старое – в утиль. Поискали по чердакам иконы темные, лампадки, кресты-складни – для любителей. Отодрали доски, что получше, отвернули ручки, крюки, засовы со щеколдами – в хозяйстве пригодится. Один ловкач пригнал грузовик с рабочими, под шумок раскатал избу по бревнышкам, увез неизвестно куда.
Ушли мужички: деревня, будто лапами захватанная. Окна-двери без засовов, дыры от отодранных досок, и выбитым зубом – пустое место в общем ряду, на месте разобранного дома.
Но деревня еще жила. Были печи, чтобы топить, колодцы, чтобы напиться, были крыши – уберечься от непогоды.
Тогда пришла в деревню удалая компания.
Этим – ничего не надо. Только дай место, а уж они сами повеселятся. Выбрали избу почище, расположились на полу табором, откупорили бутылки. И пошел шум по деревне, песни, недвусмысленный женский визг. Словно ожила на время деревня, наполнилась звуками.
Выпили, что было, побаловались по углам, как могли, на прощанье прошли по улице, кидались бутылками по целым еще стеклам. Выбили все, ни одного не пропустили, и ушли, чтобы не возвращаться.
Ветры засвистели по избам, дожди хлестнули по половицам. Выдуло-вымочило жилой дух, пошла по углам сырость. Но деревня еще жила. Деревню можно было подлатать, подчистить, снова поселиться.
Тогда с шумом и гамом ворвались туда киношники. Поставили камеры, переодели актеров, подожгли деревню с трех сторон. Бегали с автоматами понарошечные немцы, орали бабы из массовки, дым из-под крыш натуральными клубами рванул к небу. Испытала деревня напоследок, что другие села в войну хлебнули.
Стояли за ограждением любопытные, стояли и прежние хозяева. Одна бабка не утерпела, кинулась к своей избе, стала тушить голыми руками. Они и бабку сняли: получился на всю картину самый впечатляющий кадр.
Ушли киношники – остались горелые срубы. Да трубы закопченные. Да сараи разваленные. А деревня жила. Всё равно жила. Улица есть, колодцы есть, сады: поставь дом да живи.
Приползли наконец бульдозеры, пустили избы под нож. Пыль, труха, калечные бревна, куски битых кирпичей. Навалили ковшами на грузовики, отвезли на свалку.
А деревня жила. Поспевали яблоки на яблонях, наливались груши, в колодцах стыла вода.
Засыпали колодцы, срубили яблони, сровняли участки под фундаменты, залили вокруг асфальтом. Выросли на месте деревни новые дома, в те дома въехали новые люди, и не вспомнишь теперь, где что стояло. Где изба, где сельсовет или собачья конура.
А деревня всё жила. Название осталось от деревни, перешло ко всему району. Раньше единицы жили под тем названием, теперь – несметные толпы. Земля та же, название то же, дома другие, только и всего.
Прошло время, позабыли теперь что к чему. Мало кто и помнит, откуда оно взялось – это название. То ли речка протекала, то ли дачи стояли, а может, заново выдумали. Название как название. Чего тут особенного?
И лишь по весне, всякий год, пучит асфальт на тротуарах, лезут наружу упрямые зеленые ростки. Их рвут, давят ногами, заливают новым асфальтом, а по другой весне – всё сначала.
Лезут упрямо ростки.
Лезут.
Лезут...
