– Дочка... – залепетала. – Крупа... Милая! Положить...
А та глядит – зрачками протыкает:
– Я вам не дочка. У меня таких матерей – по сто на день. И все бестолковые. Счет давайте.
– Какой счет?
– Гражданка, вы же не первый раз. Заполните счет, а потом подходите. Следующий!
И пустила дым в колени. Скрипнула зубами. Трудно работать в сберкассе. Ой, как трудно! Это какие нервы надо иметь, чтобы при своей зарплате всю жизнь чужие деньги считать!
– Дочка... – запричитала баба Маня. – Прими, Христа ради!
– Граждане, – задергала щекой строгая женщина, – объясните ей...
– Баушка, – позвал от стола вихрастый парень в кожаной куртке. – Двигай сюда. Счас мы с тобой мигом заполним.
– Господи... Книжка-то у ей осталась. Ничего, сынок?
– Ничего, баушка.
– Скажет еще, не брала...
– Да на что она ей?
– На что – ни на что, а не отдаст.
– Баушка, не при крепостном праве. Найдем и на нее управу.
– Ты, сынок, поживи с мое, а потом лялякай.
– Ладно, – отшутился парень. – Через сорок лет обменяемся опытом. Тебе чего, приходный или расходный?
– Как?
– Брать будешь или класть?
Баба Маня подумала;
– Класть буду.
– Бережливая, значит. Фамилия?
– Никодимова, – громко, по казенному, сказала баба Маня. – Никодимова Марья.
– Отчество?
– Марья Степановна.
– Годится, – одобрил парень. – Так и запишем. Сколько класть будете, Марья Степановна?
– Рубель, – ответила баба Маня. – Один рубель.
– Не много ли? – пошутил. – Не жирно ли будет?
– Не много, – сказала просто. – Сколько есть.
Парень наклонился к ней, шлепнул себя по оттопыренному карману:
– Может, добавить?
Баба Маня ничего не сказала, только глянула сурово.
– Понятно! Распишитесь, Марья Степановна. Вот тут.
Взяла ручку, уложила ее в непослушных пальцах, приладилась поудобнее, расписалась крупными буквами, в две строки с переносом: Никоди-мова. И поставила точку.
– От спасибо, сынок. Дать бы тебе чего, да нету.
– А мне, баушка, ничего не надо.
– Не надо. Всякому надо.
И пошла в очередь. Встала последней.
– Баушка, ты чего? А ну, граждане, пропустите старушку. Она свое отстояла.
– Как вы шумите... – строгая женщина за стеклом ненавистно нацелилась папиросой. – Голова от вас болит.
Баба Маня съежилась до малых размеров, утешила по всегдашней привычке:
– Дочка... Завтра воскресенье. Отдохнешь от нас...
– С вами отдохнешь, – взяла счет, повозилась недолго, сказала неодобрительно: – Скоро с пятаками начнут ходить. В кассу.
– Чего?
– В кассу!
Баба Маня отступила поскорее на шаг, робко окликнула со стороны:
– Дочка, сколько там у меня?
– Семьдесят один рубль.
– Как – семьдесят один?.. – всполошилась. – Прошлый раз семьсот было!
– Это по-старому семьсот, а по-новому – семьдесят один.
– Не знаю я вашего – по-новому. Семьсот у меня...
Путают путаники! То им по-старому, то по-новому… Не успела к календарю привыкнуть, теперь с деньгами ералаш. Семьсот у нее. Семьсот! Семь, значит, сотен.
8
Пошла в кассу, отдала рубль, получила назад мятую книжку.
Кассирша – рыхлая, студенистая, ползет из платья на все стороны. Обмякла на стуле, глядит утомленно, свечой в духоте оплывает. Ей жарко, кассирше. У нее потливость. Только начала работать, а на платье под мышками – мокрые круги.
– Если не секрет, – поинтересовалась расслабленно, – на что копите?
– А на похороны, – тут же объяснила баба Маня. – На поминки.
– Разве на семьдесят рублей похоронишь? – засомневалась та. – Нужно двести.
– Двести, – обрадовалась баба Маня. – А у меня семьсот...
– Двести, – повторила та. – Никак не меньше.
– Ерунда, – оборвала строгая женщина и сильным толчком пустила под стол струю дыма. – На сто рублей можно очень прилично похоронить. И поминки справить. И все, как положено.
– Не... – через силу возразила кассирша. – Одной сотни не хватит. На гроб надо, на машину надо, венок, ленты, грузчику с шофером, потом на кладбище... – Голос ее замирал, становился неслышным: – А поминки... А нищим... Только вынимай. Меньше двухсот не обойдешься.
– Сто, – строгая женщина уже сердилась. – От силы – сто двадцать.
– Двести... – шепнула кассирша и бессильно обмахнулась платочком. – Скольких перехоронила, и все по двести.
– Не спорьте, – строгая женщина глядела ненавистно. – Вечно вы спорите. Такую старушку отлично можно похоронить за сто двадцать.
