— Тебе не стыдно, Содном? Сейчас же перестань! — спокойно сказала ему Дэлгэрма.
Содном остановился. Скрипя зубами, сказал с угрозой:
— Паршивец сопливый! Попробуй только еще сунься в дела взрослых! — И, уходя, добавил: — Я еще вернусь, Дэлгэрма.
Дагдан сердцем почувствовал недоброе.
В тот вечер Дэлгэрма позвала его, поцеловала в лоб и сказала:
— Дагдан, братик мой, ложись вместе со мной, ладно?
Она постелила постель, и они легли вместе. Дагдан почувствовал, что Дэлгэрма совсем уж не такая большая, и ему стало очень неловко: он впервые в жизни спал рядом с девушкой. Дэлгэрме, как видно, тоже было не очень удобно, потому что она напряженно молчала.
Все вокруг стихло. Темная осенняя ночь, казалось, тоже устало вздремнула. Только лениво жевал жвачку сытый вол, лежащий где-то рядом за матерчатой стеной палатки. Дагдану не спалось. Он чувствовал себя отважным храбрецом. Ночь, глухомань еще прибавляли ему храбрости. Он отгонит от Дэлгэр и зверя, и лиходея, если они посмеют сунуться к ним. Он понимал, что Дэлгэрма положила его с собой, чтобы защититься от того пьяного. И он защитит ее, чего бы это ни стоило.
— Дагда-ан, — вдруг тихо позвала она.
— Что-о?
— Сколько тебе лет?
— Двенадцать…
— Да, еще маловат… Было бы хотя бы восемнадцать, разделил бы со мной мое горе.
Дагдан ничего не сказал в ответ. Он думал о брате: «Где ты сейчас находишься, братик? Думаешь ли в этот миг о нас с Дэлгэрмой?»
Снаружи послышалось легкое покашливание. Наверное, это Содном. Дагдан хотел выскочить навстречу, чтобы защитить честь брата. Но Дэлгэрма, схватив его за руку, шепнула ему в ухо: «Лежи тихо. Что бы ни случилось, не вставай. Я сама справлюсь».
Распахнув палатку, вошел Содном и стал чиркать спичкой. Но спичка, как нарочно, не зажигалась. Было слышно, как Содном пыхтит. Потом он потихоньку позвал: «Дэлгэрма!» Та не ответила. Содном подошел к постели, присел, тяжело дыша, на корточки и стал осторожно шарить рукой. Нащупав голову Дагдана, испуганно отдернул руку, словно прикоснулся к чему-то горячему. Потом быстро отполз в угол, зажег наконец спичку и стал вглядываться в темноту. Наверное, он догадался, кто спит рядом с Дэлгэрмой. Осмелев, зажег свечку, которая стояла рядом, в латунной плошке на ящике, и стал снова потихоньку приближаться к постели. Дагдан очень испугался: ползущий на коленях Содном со свечой в руке походил на ночного разбойника.
— Уходите отсюда! — закричал он изо всех сил. — Я про вас брату Чулуну расскажу. Пожалуюсь начальнику Дамбию! — И громко заплакал. А еще хотел называться мужчиной.
Дэлгэрма поднялась на постели, загораживая его собой, и тихо сказала:
— Совесть у тебя есть, Содном? И не стыдно тебе перед ребенком? Уезжай отсюда!
Содном сразу протрезвел. Поставил свечку на землю, постоял немного, потом, видимо, поняв, что дела его плохи, нехотя поплелся к выходу…
Работа на лесозаготовке была для нас слишком тяжелой. И с едой было плохо. Из дома изредка присылали несколько сухих лепешек, приходилось подбирать каждую крошку. Конское и козье мясо было постным и жестким, совсем не жевалось, но все-таки мы не голодали. Больше страдали от того, что не было спичек. По утрам, отправляясь на работу, Дэлгэрма отрезала от сукна, которым была покрыта старая шуба, узкие ленты, туго плела их и кончик зажигала от огня. Самодельный фитиль долго горел, целый день в глубине леса теплился синенькой струйкой дымок. Иногда Дэлгэрма вешала фитиль на ветку и то ли из любопытства, то ли желая утолить тоску закручивала тоненькую, в мышиный хвост, самокрутку, прикуривала от кончика веревки. И тогда ее нежные, пухлые губы двигались как-то неумело, смешно.
В полдень, собрав кучку сухого хвороста и бросив на нее сухой лошадиный помет, Дэлгэрма начинала дуть на кончик тлеющего фитиля. Хворост занимался, и она ставила на огонь почерневший от копоти алюминиевый чайник. После обеда Дэлгэрма ложилась и отдыхала, подложив под голову руки. Глядя в небо, она иногда вздыхала и тихонько звала:
— Дагда-ан!
— А-а!
— Тебе тяжело?
— Нет, совсем не тяжело.
— Ишь какой храбрый! — ласково говорила она и, думая о чем-то своем, умолкала.
