Верный своему профессиональному долгу, судья не дал Биллсону никакого совета.
Но вся внешность судьи говорила: «Бей его». Это был деловой человек, и он хотел, чтобы его клиенты получили за свои деньги возможно больше удовольствия.
— Кончайте, кончайте, — шептал он мистеру Биллсону.
И мистер Биллсон решил кончать. Он занес правую руку над поверженным в прах противником, но вдруг снова замер, повернул голову и через плечо взглянул на судью.
Лучше бы он не оглядывался. Бедный молодой человек, У которого было столько неприятностей, наконец, опомнился. Когда мистер Биллсон повернул голову, он рванулся вперед и ударил противника кулаком по черепу. Теперь все симпатии публики были на его стороне. Снова размахнувшись, он ударил мистера Биллсона в живот, как раз в то самое место, на котором у всякого благопристойного человека находится третья пуговица жилета.
Из всех неприятных человеческих ощущений получить удар в это роковое место — самое неприятное. Свирепый Биллсон закачался, как цветок, подкошенный серпом, и простерся на полу, широко раскинув свои могучие руки. Его сегодняшнее поприще было закончено.
Зал взвыл. Знатоки бокса с жаром объясняли своим соседям, что произошло. Для Акриджа этот восторженный вой был похоронным рыданием.
Я уже раздевался и собирался ложиться спать, как дверь моей комнаты открылась и ко мне вошел разбитый и несчастный человек. Я молча взял стакан, налил в него виски, подлил содовой воды и протянул другу.
— Как он себя чувствует? — спросил я наконец.
— Превосходно, — ответил Акридж, — сидит в буфете и жрет рыбу.
— Бедняга. Этот боксеришка так здорово его хлопнул.
— Бедняга? Как бы не так! — раздраженно закричал Акридж и лицо его стало страдальческим. — Он совсем не бедняга. Он осел, дубовая башка. Клянусь дьяволом, мне его ни капли не жалко. Я истратил на него кучу денег. Я в течение двух недель содержал его в полной роскоши и просил у него за это только одного — расквасить кому-нибудь голову. Для него это двухминутное дело. Но он плюнул на меня только потому, что у его противника заболела жена. Супруга этого паршивого атлетишки обожгла себе руку на конфетной фабрике и заставила мужа всю ночь просидеть у своей постели. И поэтому Биллсон отказался разбить его вдребезги. Проклятая сентиментальность!
— Такая доброта делает ему честь, — сказал я.
— Вздор!
— Доброе сердце дороже денег.
— Кому это нужно, чтобы у боксера было доброе сердце? Почему Биллсон, который может одним ударом свалить слона, должен быть слезлив, как старуха? Ты слыхал когда-нибудь, чтобы из боксеров выходили святые? Нет, боксеру не добродетель к лицу. Доброе сердце не принесет ему никакого успеха.
— Не забудь, что это его первое выступление. Он еще может исправиться.
— Какую я имею гарантию, — спросил Акридж, — что когда я снова затрачу на него все свои деньги и устрою ему второй матч, он не разревется, как старая баба, узнав, что жена его противника нечаянно порезала пальчик?
— А ты позаботься о том, чтобы его противник был холостяк.
— Первый же боксер-холостяк отведет его в угол и пожалуется ему на то, что у его тетки коклюш. Биллсон сейчас же разревется и подставит свой подбородок врагу. Зачем у него рыжие волосы, если он такая жалкая тряпка? Ах, — печально вздохнул Акридж, — я видел его на матросской танцульке в Неаполе. Он там избил одиннадцать итальянцев сразу. Правда, прежде, чем он начал драться, один из этих негодяев пырнул его ножом вот сюда… Потому что иначе его не разозлишь ни за что.
— Неужели ты собираешься перед каждым выступлением вонзать в него ножи и кинжалы?
— Нет, — печально ответил Акридж. — Это мне едва ли удастся.
— Что же ты будешь с ним делать? У тебя, верно, есть какие-нибудь планы.
— Какие там планы! Моя тетка ищет себе компаньонку, которая могла бы ухаживать за ее канарейкой. Я собираюсь устроить Биллсона к ней на службу.
Стэнли-Фетерстонго Акридж рассмеялся грустным, трагическим смехом, взял у меня пять шиллингов взаймы и ушел.
Он не появлялся в течение нескольких дней. Но вскоре я встретил нашего общего друга Джорджа Тэппера, и он рассказал мне о дальнейших похождениях Акриджа.
