— Значит, ты дежуришь из-за него?
По той же причине усилили ночное дежурство по всему Парижу, а для полицейских и инспекторов это значило лишние часы работы.
— Вот увидите, — сказал Соммер, — когда его наконец поймают, снова окажется, что это какой-нибудь псих.
— Псих, который убивает, — вздохнул Жанвье, потягивая кофе. — Гляди-ка, зажглась лампочка.
— Алло! Берси? Машина вышла. Как?.. Минуточку. Утопленник?
Лекер, видимо, не колебался, в какую графу занести крестик. У него была графа для повесившихся, графа для тех, кто за отсутствием оружия выкинулся из окна. Была и графа для утопленников, для застрелившихся, для…
— Послушайте только! Знаете, что проделал один парень на Аустерлицком мосту? Кто из вас только что говорил о психах? Так вот, этот парень привязал к ногам камень, влез с веревкой на шее на перила и выстрелил себе в висок.
Но и для таких случаев у него в книжке отведена была графа под рубрикой «неврастеники».
Настал час, когда те, что не встречали сочельник, шли к утренней мессе… Шли они, уткнувшись носом в воротник, глубоко засунув руки в карманы пальто, съежившись под порывами ветра, поднимавшего ледяную пыль с тротуаров. То был также час, когда дети, просыпаясь, зажигали свет и в одних рубашонках босиком бросались к волшебному деревцу.
— Будь наш парень действительно психом, как утверждает судебно-медицинский эксперт, он убивал бы всех одним и тем же способом — ножом, или из револьвера, или еще как-нибудь.
— Каким оружием пользовался он в последний раз?
— Молотком.
— А до этого?
— Кинжалом.
— Где же доказательства, что это один и тот же?
— Прежде всего, в том, что восемь преступлении были совершены почти одно за другим. Было бы просто удивительно, если бы в Париже вдруг объявилось восемь новых убийц.
Чувствовалось, что инспектор Жанвье наслышался в Сыскной полиции немало разговоров про этого убийцу.
— К тому же во всех этих убийствах есть что-то общее. Жертвой всегда является человек одинокий, молодой или старый, но всегда одинокий. Люди без семьи, без друзей.
Соммер бросил многозначительный взгляд на Лекера, которому не мог простить, что тот холост, а главное, бездетен. Сам он имел пятеро детей, и жена еще ждала шестого.
— Точно как ты, Лекер! Учти!
— И еще одно доказательство — он орудует только в определенных районах. Ни одного убийства в аристократических или буржуазных кварталах.
— Однако он грабит.
— Пустяки. Мелкие суммы. Сбережения, припрятанные под матрацем или в старой юбке. Он не прибегает ко взлому, не имеет специальных инструментов, как профессиональные грабители, и не оставляет никаких следов.
Снова зажглась лампочка. Угнали машину от дверей ресторана на площади Терн, недалеко от площади Этуаль.
— Хозяев машины больше всего бесит то, что им придется возвращаться домой в метро.
Еще час-полтора, и они все сменятся, кроме Лекера, который обещал товарищу подежурить за него, потому что тот отправился на рождество к родителям, жившим в окрестностях Руана.
Лекер частенько дежурил за других, и это стало настолько привычным, что ему просто говорили:
— Слушай, Лекер, замени меня, пожалуйста, завтра.
Вначале придумывали какие-нибудь трогательные поводы — заболела мать, похороны, первое причастие — и приносили кто пирожное, кто дорогую колбасу, кто бутылку вина.
Откровенно говоря, если бы Лекер мог, он проводил бы здесь двадцать четыре часа в сутки: ведь подремать можно было на раскладушке, а несложную еду приготовить на электрической плитке. Удивительное дело, несмотря на то, что он следил за собой не хуже других и всегда ходил подтянутым, выглядел он каким-то заброшенным — явным холостяком.
Он носил очки с выпуклыми, как лупы, стеклами, из-за чего глаза казались очень большими и круглыми. Когда он снимал очки, чтобы протереть стекла куском замши, всегда лежавшей у него в кармане, всех удивлял его неожиданно робкий и блуждающий взгляд.
— Алло! Жавель?
Это загорелась лампочка в Пятнадцатом округе около моста Жавель, в заводском квартале.
— Машина вышла?
— Мы не знаем еще, что случилось. Кто-то разбил сигнальное стекло на улице Леблан.
— Никто не позвонил?
