— Да, вы правы…
— И вот теперь вы приходите опять и спрашиваете у меня то же самое. Мне хочется вам сказать, что вы дурно поступаете… Если я не ошибаюсь, вы убеждены, что я все наврал… Я, мосье, человек неученый… Мне почти не пришлось ходить в школу. И Хуберту тоже… Но мы оба — труженики, да и Аннеке не бездельница.
— Я хочу только проверить…
— Проверять-то нечего! До сих пор я чувствовал себя на барже так же спокойно, как вы у себя в квартире. И вдруг какого-то неизвестного мне человека бросают в воду… Я прыгаю в ялик, чтобы его спасти… Я не жду ни благодарности, ни денег… Но почему же за это донимать меня вопросами? Вот так я рассуждаю, мосье!
— Мы нашли тех двух мужчин, что приезжали на красной машине…
Действительно ли Жеф изменился в лице или это только показалось Мегрэ?
— Ну и хорошо! Их бы и спрашивали…
— Они утверждают, что вышли из машины не в полночь, а в половине двенадцатого…
— Может быть, у них отстали часы?
— Мы проверили их показания… С набережной они отправились в кафе на улицу Тюрен и прибыли туда без двадцати двенадцать.
Жеф взглянул на брата, который стремительно обернулся к нему.
— Сойдемте лучше вниз, — предложил он Мегрэ. Довольно просторная каюта служила одновременно и кухней и столовой. В белой эмалированной кастрюле тушилось рагу. Аннеке, кормившая грудью ребенка, сразу прошла в спальню — в приоткрывшуюся дверь комиссар успел разглядеть покрытую стеганым одеялом кровать.
— Может, присядете?
Все еще колеблясь и действуя как бы против собственной воли, речник достал из буфета со стеклянными дверцами темный глиняный кувшин с можжевеловой водкой и два высоких стакана.
Сквозь оконный переплет виднелись деревья, растущие на берегу, иногда мимо проплывала красная крыша какой-нибудь виллы. Жеф со стаканом в руке долго и молча стоял посреди каюты, потом отхлебнул вина и, подержав его во рту, проглотил. Наконец он спросил:
— Он умер?
— Нет. Пришел в сознание.
— Что же он сказал?
Теперь настала очередь Мегрэ помедлить с ответом. Он рассматривал вышитые занавески на окнах, медные плетенки с цветочными горшками, фотографию толстого пожилого мужчины в свитере и морской фуражке, висевшую в золоченой рамке на стене.
Люди такого типа нередко встречаются на судах: коренастые, широкоплечие, с моржовыми усами.
— Это ваш отец?
— Нет, мосье. Это отец Аннеке.
— Ваш отец тоже был речником?
— Мой отец был грузчиком в Анвере. А это, сами понимаете, неподходящее занятие для доброго христианина, верно?
— Потому вы и стали речником?
— Я начал работать на баржах с тринадцати лет, и до сих пор никто на меня не жаловался…
— Вчера вечером…
Мегрэ рассчитывал расположить к себе собеседника вопросами, не имеющими прямого отношения к делу, но фламандец упрямо качал головой.
— Нет, мосье!.. Я не темню… Вам стоит только перечитать бумагу, которую я подписал…
— А если я обнаружу, что ваши показания не точны?
— Тогда поступайте, как найдете нужным.
— Вы видели, как те двое на машине выехали из-под моста Мари?
— Прочтите, что я говорил…
— Они уверяют, что не проезжали мимо вашей баржи.
— Каждый может болтать, что ему взбредет в голову, верно?
— Они еще утверждают, что на набережной не было ни души и, воспользовавшись этим, они бросили в Сену околевшую собаку.
— Я здесь ни при чем, если они называют это собакой…
Аннеке вернулась, но теперь уже без ребенка, которого, вероятно, уложила спать. Что-то бросив мужу по-фламандски, на что он кивнул, она стала разливать суп.
Баржа замедлила ход. Сначала Мегрэ подумал, что они уже добрались до места, но, поглядев в окно, увидел буксир, а за ним — три баржи, тяжело поднимавшиеся вверх по течению. Они проходили под мостом.
— Судно принадлежит вам?
— Да, мне и Аннеке.
— Ваш брат совладелец?
— А что это такое?
— Это значит, что ему принадлежит определенная доля в имуществе.
— Нет, мосье, баржа принадлежит только мне и Аннеке.
— Значит, брат служит у вас?
— Да, мосье.
Мегрэ начал привыкать к его выговору, к его «мосье» и бесконечным «верно?». По глазам фламандки было видно, что она понимает лишь отдельные французские слова и пытается угадать, о чем говорят мужчины.