XVII
Утром Станда проснулся с блаженным чувством: сегодня не нужно идти в школу. Он еще сладко потянулся и только тогда спохватился - какая там школа! А вот в шахту он поедет только в пять часов.
Только в пять часов-уйма времени впереди, будто на каникулах. На улице солнечный день, хотя под утро прошел дождик; внизу щебечет канарейка и воркуют голуби, у соседей сердито кудахчет курица; Станда поспешно вскакивает с постели, чтобы не упустить ничего из всей этой прелести. Кое-как он смочил лицо и волосы водой и бежит вон, топает по лестнице, как лошадь, и останавливается на пороге.
Боже, какой чудесный день!
В садике Адам наклонился над цветами и ковыряется в клумбе. Вот он поднял голову, и на его продолговатом, худощавом лице появляется подобие улыбки,
- Доброе утро! - восклицает Станда.
Адам выпрямился.
- Здорово, Станда. Там... там тебе завтрак приготовлен.
Правда, об этом не уславливались, когда сдавали комнату, но, видно, сегодня день такой, вроде как праздничный... ну и ну, дела-то какие! Я тут ужо почти как дома, - радуется Станда.
- Сейчас приду, - кричит он, - только за газетами сбегаю.
Читать утром газету - это тоже все равно что праздник. Шахтерский поселок точно вымер, мужчины работают, только мы свободны, - ну, просто чуде!
- Марженка, дай Станде позавтракать, - говорит Адам в окно, и Станда солидно идет за газетами.
Солидно, еще бы! Хотя он предпочел бы скакать на одной ножке, так все его веселит.
Теперь он сидит у Адамов в кухне и развертывает газету. Мария приносит ему на подносе завтрак - Стакда косится на ее белые руки, покрытые золотистым пушком; что сказала бы она, если бы он поцеловал ее вот сюда, у локтя - наверное, уронила бы поднес и сказала бы вполголоса: "Что вы делаете?" - "Зто я просто от радости, пани Мария, сегодня можно, такой уж нынче день!"
Но теперь уже поздно: Мария поставила поднос на стол и оправляет белую скатерть. Только сейчас Станда замечает: на подносе кофейник, тонкие ломтики хлеба и тарелочка с пластинками розовой, с прожилками сала, ветчины. Станда просто на седьмом небе - так он ешс никогда не завтракал; он до того растроган таким вниманием, что даже краснеет.
- Спасибо, - еле выговорил он, не понимая, чтo у него стряслось с голосом, с руками... Без всякой надобности он громко откашлялся и угрюмо, почти строго бросил: - Адам... Адам мне говорил... чтобы я дал вам что-нибудь почитать.
Так, дело сделано-и Станда облегченно вздыхает.
Руки Марии замерли на скатерти.
- Адам? - изумленно вздохнула она. - Это вам сказал Адам?
- Вчера... вчера вечером он говорил. Вы, мол, любите читать...
- А мне и словечка не промолвил,- произносит она растерянно; что такое - губы у нее дрожат, и она смотрит широко открытыми глазами куда-то поверх головы Станды. - Мне... мне даже не заикнулся!
- Можете выбрать какую угодно, - бормочет Станда, но Мария, кажется, не слушает; она все так же изумленно смотрит, но глаза ее вдруг наполняются слезами; она быстро отворачивается, чтобы Станда не видел ее лица.
- Это верно? Он сам сказал? Никто ничего ему не говорил? - вырывается у нее, и голос ее дрожит и теплеет. - Тогда скажите ему, что я... что я буду рада...
И - трах! - захлопнулась завешенная изнутри белой занавесочкой стеклянная дверь в комнатку Марии. Станда удивленно глядит ей вслед и качает головой - что это означает? Почему должен сказать ему я... точно они не разговаривают друг с другом! Ну что ж, застучит там опять швейная машинка, зальется канарейка, как несколько минут назад? Нет, кажется, там никто даже не дышит, только голуби во дворе вот-вот захлебнутся, воркуя. "А мне какое дело, - думает Станда с негодованием, - никому я ничего не стану передавать, говорите сами". И Станда с аппетитом набрасывается на завтрак и впивается глазами в газету.
Так, стало быть, в местной газете написано: катастрофа на шахте "Кристина". Станда нетерпеливо читает, чтобы не упустить ни слова; ведь он тоже имеет отношение к этому бедствию и вправе требовать, чтобы оно было описано подробно и правдиво. Что ж, в общем, тут все правильно, вынужден признать Станда: вскоре после начала второй смены... взрыв в новой продольной выработке... весть разнеслась с быстротой молнии. Правильно. Есть жертвы... Сведения об этом, вероятно, дала дирекция или заводской комитет. Немедленно же были организованы спасательные работы... ага, вот: "Работать на сильно поврежденном и особенно опасном северном участке первыми добровольно вызвались следующие шахтеры..." У Станды так забилось сердце, что пришлось ненадолго прервать чтение, "...первыми добровольно вызвались следующие шахтеры: Иозеф Адам, Ян Мартинек, Франтишек Матула, В. Пулпан, Антонин Суханек и Иозеф Фалта, которые без промедления спустились в шахту, чтобы помочь засыпанным товарищам. Спасательные работы в районе взрыва продолжались всю ночь..." Станда читает еще раз: "...первыми добровольно рызвались следующие шахтеры: Иозеф Адам, Ян Мартинек, Франтишек Матула..." Пропустили инженера Хансена и запальщика Андреса; вероятно, так сделали нарочно, но это несправедливо, возмущенно думает Станда; а его назвали В. Пулпаном! Станду это ужасно сердит, вся радость испорчена; но он делает ножом дырку там, где напечатана эта дурацкая буква "В", так что ее нельзя теперь прочитать, и ему становится легче. Теперь хорошо. "Первыми добровольно вызвались следующие шахтеры". Да, милый мой, это тебе не пустяк: "первыми" и "добровольно", ведь это значит, что они самые смелые. И они без промедления спустились в шахту, чтобы помочь засыпанным товарищам. На особенно опасный участок. Вот оно, черным по белому, и каждый может это прочитать. Станда уже выучил заметку наизусть, но читает еще и еще. Что ни говорите, а получается очень торжественно, этим полна газета; и от этого торжественного чувства Станду пробирает дрожь.
