Четверо парней идут по дороге. Идут широко и ровно, почти не замедляя шага на подъеме, почти не ускоряя на спуске. Серебрит лунный свет белые рубашки; и горят на них кумачовые галстуки. Даже вечером, после работы они — вожатые.
На лодке мы с попутным ветерком
Дорогой лунною в морскую даль плывем.
— Костина песня? — спрашивает Сергей.
— Костина! — отвечает Василь.
Подступили вплотную справа голые каменные склоны Мертвой долины, втиснулась дорога между нею и стеной и бежит, бежит, все такая же извилистая, все с той же выбитой ногами галькой.
Потом, много лет спустя, будет вспоминать Сергей эту дорогу, и шум моря, и запах винограда, и бурые клочья снега по краям, и, если бы можно было повторить все, пошел бы по этой дороге снова…
…На скале, у развалин Генуэзской крепости, горит костер. Искры взлетают в черное небо, долго кружатся и гаснут, уступая место другим. Пламя выхватывает из темноты ветви колючего кустарника, серые камни, громоздящиеся друг на друга, лица девчат и парней. От вспышек костра еще теснее наступает темнота, и Сергей совсем уже не видит, куда идет. Где-то рядом трещит хворост и доносится вопрос:
— Кто?
— Нижний.
— Ты, что ль, Василь? — снова спрашивают из темноты. — Что так долго? Мы уж думали, не придете. Верхний пришел, вас все нет и нет. Давайте скорее к костру.
Они вступают в освещенный круг.
Сидящие у костра сдвигаются теснее, уступают место.
— У вас что, новенький?
— Есть такой. Встань-ка, Сережа, покажись народу.
Сергей встал. Кто-то подбросил в костер хворост, и яркое пламя осветило повернувшиеся к нему лица. Он смотрит на них, стараясь запомнить тех, с кем будет жить бок о бок много дней и ночей.
Трещит костер. Вьются над ним сотни горячих маленьких мотыльков, улетают к темному небу и становятся звездами, маленькими яркими звездами, иначе почему их так много в этом глубоком крымском небе. Звезды в небе и звезды на воде. На такой же необъятной и черной, как небо.
Высокий девичий голос выводит:
По росистой луговой,
По извилистой тропинке…
Провожал меня домой
Мой знакомый с вечеринки, —
подхватывают остальные.
Сергей отошел к краю и стал смотреть на огоньки Артека, раскинувшегося под скалой.
Ты снова придешь сюда спустя много лет, потому что помнишь, как сказали тебе здесь, на этой площадке, у такого же костра, под таким же небом, у обрыва над морской глубиной: «Отныне ты артековец!»
— Сергей, домой пора! — прозвучал откуда-то из темноты голос Василия.
— Иду.
Он хотел шагнуть на голос, но кто-то невидимый крепко схватил его за руку.
— Осторожней, Сергей, наша Генуэзская не площадь Свердлова. Здесь везде ямы да камни.
— Девичий голос звучал чуть насмешливо. — Держитесь за мою руку. Так уж и быть, на первый раз выведу.
Вспыхнув от стыда, Сергей отдернул руку.
— Спасибо! Я уж как-нибудь сам.
— Не сердитесь! — Девушка снова нашла в темноте его руку. — Ставьте ногу тверже, чтоб камни не выскользнули. Я не хотела вас обидеть. Нелегко даются первые шаги в горах, да еще ночью.
— Чего это вы задержались? — улыбаясь, поинтересовался Василий, когда они спрыгнули с последнего уступа на ровную площадку у скалы.
— Хорош друг! — вместо ответа обрушилась на него девушка. Оставил человека одного на развалинах ночью. А как он дорогу найдет?
— Да чего ее искать-то?
— Чего искать?! Хотела бы я посмотреть на тебя, как ты в первый раз спускался отсюда один.
— Утихомирься, Татьяна, — рассмеялся Василий. — Ну везет тебе, Сергей. Гляди, какая заступница.
— Да брось ты, Вася, — смутилась девушка. — А что? Ей-богу, завидую Сергею. Вожатые дружно рассмеялись.
Сергей искоса рассматривал свою спутницу. Невысокая, светлые волосы заплетены в косы, уложенные на затылке, маленький, немного вздернутый нос.
— Идемте, — вдруг повернулась она к нему.
И, подхватив растерявшегося Сергея под-руку, пошла к темному корпусу. Сзади зашуршали шаги остальных.
— Вы давно здесь, Таня?
— Да как вам сказать. С осени. Отзимовала уже, улыбнулась девушка.
— Скучно тут, наверное, зимой?
— Скучно? Нет. Красиво очень. Снег на кипарисах. Снег на самшите. На туе. И горы тоже очень красивые, когда в снегу. Высокие-высокие. Вырастают.
