Она смутно представила себе — у нее не было сильно развито воображение, — каким прекрасным мужем стал бы Робин и как бы он ей решительно во всем уступал.
Робин же пережил этой ночью незабываемый час. Он упал на колени перед Лайлой в маленькой столовой деревенской гостиницы, возле стола, на котором был приготовлен скромный ужин. В окна врывался горьковатый запах шиповника, цветущего в саду. Сквозь трепещущие листья старой яблони проглядывали звезды. Робин, прижимая голову к груди Лайлы и поглаживая ее волосы, взглянул на темное небо и выбрал одну звезду для Лайлы, а другую для себя.
— Наконец-то мы пришли к решению, — сказал он ей с горящим взглядом, сжимая ее в своих объятиях. — Я поговорю с Гревилем.
Он сразу испортил этими словами ее настроение. Она начала убеждать его, взывать к нему, прося отложить объяснение, пока можно будет все уладить.
Ему следовало понять, как эгоистичны были его планы. Они поехали домой, чувствуя себя совсем чужими. Но когда автомобиль уже подъезжал к Лондону и Робина снова охватило сознание разделявших их условностей, его гнев и обида исчезли.
Он замедлил ход машины и произнес с патетическим, глубоким раскаяньем.
— Простите меня.
Лайла простила его: ее прикосновения напоминали ласки, ее поцелуи были опьяняюще нежны, а каждое ее слово — как бы еще одно звено в той цепи, которая все крепче приковывала к ней Робина.
Лорд Гревиль отпустил секретаря с любезной, немного рассеянной улыбкой, обождал некоторое время, а затем нажал кнопку звонка на письменном столе.
Явившемуся на зов слуге он сказал:
— Пришли ко мне Кри, пожалуйста.
Он зажег сигару, но забыл закурить ее. Она потухла еще до того, как раздался робкий стук в дверь. Вошел маленький безупречно одетый человек с неприятным взглядом и безвольным ртом. Лорд Гревиль поразился, как мог подобный субъект попасть к нему на службу — быть может, его принял секретарь. Он взглянул на него и спросил:
— Вы мне желали что-то сообщить?
Человек подошел ближе, положил перед ним бумагу, к которой были подклеены другие бумажки, и отошел в сторону.
Он смотрел на своего хозяина с болезненным любопытством и увидел, как спокойное, загорелое лицо того изменилось и стало почти серым. Между тем, ни один мускул этого лица не дрогнул. Наконец, не будучи в силах дольше выносить молчание, лакей начал хриплым угодливым голосом:
— Я следил в течение месяца.
Лорд Гревиль поднял голову и холодно спросил:
— Зачем вы пришли ко мне?
Казалось, что этот суровый взгляд имел над слугой какую-то власть. Тот пробормотал:
— Пятьдесят фунтов… за молчание.
Лорд Гревиль кивнул.
— Вы можете идти, — сказал он тем же безличным голосом. — Приходите в эту комнату снова в десять часов вечера.
После ухода слуги, бесшумно затворившего за собой двери, Гревиль поднялся, подошел к окну и распахнул его. Он стоял, глядя на деревья в Берклейском сквере, и думал — как это ни странно — о тех днях, когда он любил Лайлу, об их браке и о его страстных надеждах. Затем он вспомнил о ее беспрерывной лжи, лжи мелкой, корыстолюбивой душонки.
Лицо Робина всплыло в его памяти и его собственное стало еще серее. «Безумец», прошептал он сурово.
И тогда он подумал о том паломничестве, которое теперь совершали те, паломничестве любви.
Черты лица, казавшиеся изваянными, вздрогнули один раз. Он полагал, что поборол в себе физическую ревность, но понял свою ошибку. Если бы в эту минуту Лайла была перед ним, он задушил бы ее собственными руками.
Направив свои мысли в другую сторону, он повернулся, вышел из дому и сел в свой всегда стоящий наготове автомобиль. В Скотленд-Ярде его принял уполномоченный, так как начальник уже уехал.
Суперинтендант Колинз, внимательно выслушавший его, охотно вызвался помочь лорду Гревилю.
Он велел принести нужные бумаги и протянул их ему через стол. Пока Гревиль читал, вставив в глаз монокль, суперинтендант предавался размышлениям, не понимая, почему такой известный человек, министр и лорд, желает узнать непривлекательные подробности о жизни парня, знакомого суперинтенданту под кличкой Слум-Скум.
— Интересное чтение, милорд? — сказал он шутя, когда Гревиль положил бумаги. — Этот Кри попадался раз за разом, но всегда выворачивался. Нет такой низости, на которую он не был бы способен. Я мог бы вам порассказать о нем вещи, от которых начнет тошнить. Гнилой человек, змея.
