Ненасытное честолюбие
помрачает ум человека,
и он не замечает
грозящих ему опасностей.
Эзоп
Лондон, январь 1451 года
1
Служба в соборе святого Павла подходила к концу. Епископ занял свое место перед алтарем. Потрескивали свечи, слышали возгласы молящихся. Громко и торжественно зазвучал орган. От этих звуков королева Англии, чуть ли не всю мессу неподвижно простоявшая на коленях, вздрогнула и подняла голову.
От ладана, что голубыми облаками плыл над хорами, и запаха воска ее уже давно мутило. Но холод прошиб только сейчас, когда звуки органа заставили ее очнуться от тягостных раздумий. Что же это так долго продолжается служба? Битых четыре часа, пожалуй! Будет ли этому конец? Внутри нарастало раздражение. В какой-то миг она едва не сорвалась с места и не ушла. Стиснув зубы, заставила себя успокоиться. Правда, при этом с губ Маргариты Анжуйской сорвалось едва слышное проклятие.
— Королева молится, — шепнула одна из придворных дам своей соседке.
Барбетта[2] из прозрачного муслина подчеркивала безупречные очертания лица королевы. У ее величества была чистейшая, лилейно-белая, цвета сливок кожа и синие, как сапфиры, глаза. Пышно украшенный эннен[3], с которого шлейфом спускалась прозрачная вуаль, придавал хрупкой фигуре величавости. Платье королевы из тяжелого итальянского бархата алело, как пламя, в полумраке главного нефа; поверх этого алого одеяния был наброшен упланд[4], отороченный горностаевым мехом. Королева Англии, без сомнения, была весьма красивой молодой женщиной, и ее красота, собственно, и определила поспешность короля Генриха VI при вступлении в брак.
Семь лет назад Маргарите было пятнадцать. Дочь взбалмошного Рене Анжуйского, который носил громкий титул короля Неаполя, Иерусалима и обеих Сицилий, а на самом деле ничем не правил, не имел даже собственного угла и всюду клянчил милостыню, она с детства знала, что является высокородной, но бедной невестой. Впрочем, смирения в Маргарите не было ни на грош. Недаром же воспитала ее бабушка, властная Иоланда Арагонская! Мать Маргариты тоже была весьма решительной женщиной, и в то время, когда ее супруг Рене Анжуйский, долгие годы находясь в плену в Филиппа Доброго[5], преспокойно писал стихи и разрисовывал забавными картинками оконные стекла, она сражалась с тем же Филиппом Добрым за свое наследство, воевала в Италии за неаполитанскую корону мужа и мудро улаживала внутренние противоречия в своей родной Лотарингии.
Словом, женщины в роду Маргариты Анжуйской всегда умели постоять за себя. И ее тоже мало смущало то, что у нее нет приданого. Поощряемая бабушкой, которая в ней души не чаяла, Маргарита росла гордой, как дочь самого могущественного короля, властной, как наследная принцесса, и своенравной, как и все из дома Анжу.
Впрочем, партию для нее долго найти не удавалось. Ей уже шел пятнадцатый год, а жениха даже на примете не было — дело неслыханное для принцессы ее ранга. На помощь, как ни странно, пришел давний враг, герцог Бургундский. Взяв огромный выкуп, он отпустил, наконец, на свободу отца Маргариты и на дорогу снабдил Рене Анжуйского предложением: выдать старшую дочь за его, герцога, кузена и вассала, Карла де Невэра. Это была бы не Бог весть какая партия, но принцесса Маргарита, помня, что отец может выделить ей в качестве приданого лишь далекие острова Майорку и Минорку, которыми тоже владеет чисто мифически, не возражала.
Король Франции тоже поддерживал этот брак. Свадьба должна была состояться в Туре, при его дворе. Для Маргариты был сшит новый гардероб и, сопровождаемая придворными дамами, она впервые выехала в свет.
В то же самое время по направлению к Туру двигалось большое английское посольство. Англичане ехали договариваться о мире, который положил бы конец Столетней войне. Залогом мира должна была стать рука одной из дочерей короля Франции Карла VII, или, на худой конец, рука дочери могущественного графа Арманьяка. Но в дело вмешался случай. Случаю угодно было, чтобы пути английского посольства и кортежа принцессы Маргариты пересеклись.
