Впрочем, я не турист, так что ни малейшего желания в сотый раз полюбоваться на городские древности, указанные в путеводителе, у меня не было. В городе и без того хватало мест, связанных с моими личными воспоминаниями, а потому дорогими только мне. С ними и хотелось попрощаться. Например, с парком старых олив, посаженных еще испанскими конкистадорами.
Когда-то, увлеченный японскими бонсаями, я старательно отковырял от корешков этих аристократических олив восемь небольших отростков, долго держал их в воде в ожидании корней, а потом посадил в землю под окнами дома, где прожил несколько лет. Когда саженцы чуть подросли, я попытался пересадить их в специальные горшки и «воспитать» настоящими японцами. И хотя действовал строго по книге, что-то делал явно не так, потому что все мои попытки закончились провалом.
Вернее, три попытки, потому что остальными отростками, которые прекрасно чувствовали себя в земле, я решил не рисковать. Как Господь, я милостиво назначил их семьей Ноя и предоставил им шанс жить как придется. С тех пор прошло больше шести лет, и я страстно хотел теперь узнать, прижились ли мои крестники.
Когда я подошел к тому старому дому, то увидел чудо – все пять олив не только вытянулись и окрепли, но на некоторых из них виднелись уже и первые плоды. Я долго перебирал их руками, не веря тому, что все это сотворил сам.
Не буду утверждать, что исполнил вокруг своих олив пляску счастливого отца, как сделал это когда-то под окнами роддома, откуда любимая женщина мне показала впервые дочь и сына, но чувства, ей-богу, оказались чем-то схожими.
Почему я не стал садовником, подумал тогда я. Почему? Тем более если «жизнь есть сон», как утверждал экзистенциалист Мигель де Унамуно.
Хорошо, что в этот момент рядом не оказалось Боба, уж он-то точно сказал бы по поводу этой «зауми» все, что думает. Он на земле стоял твердо без всякого там экзистенциализма. Хотелось бы, чтобы и мои оливы так же уверенно чувствовали себя на этой земле.
Поэтому, воспользовавшись отсутствием Боба, я даже осмелился постучать в дверь, чтобы попросить хозяина не трогать в будущем мои оливы.
На удивление, дверь открыла весьма пожилая леди, которая когда-то и сдавала дом. Успокоив меня по поводу судьбы деревьев, она с надеждой поинтересовалась, не хочу ли я снова снять ее жилище, а узнав, что я в Перу лишь на пару месяцев и живу у друзей (не мог же я ей сказать, что нашел другой дом с люстрой), страшно огорчилась. Видно, мои деньги были бы старушке очень кстати. Вспоминать нам двоим было, собственно, нечего, разве что вечные проблемы со старым краном на кухне, но из вежливости мы долго топтались около подъезда, оба судорожно вспоминая какие-то выдающиеся моменты из нашего общения.
Наконец лицо старой леди неожиданно просветлело, она явно вспомнила что-то сногсшибательное. А затем задала вопрос, которого я уж точно не ожидал услышать. «Не вы ли тот сеньор, чья собака умеет бегать по воде?» – с огромной заинтересованностью спросила старушка. Так я понял, что мы с Джерри уже вошли в легенды старого города.
Дело в том, что по соседству находился небольшой муниципальный парк – его я как раз намеревался посетить после олив, – где когда-то находилось искусственное озеро, густо заросшее очаровательными розовыми лилиями. Их огромные плотные листья покрывали всю поверхность воды, поэтому однажды, еще щенком, мой терьер принял озеро за лужайку и помчался по нему за каким-то залетевшим туда шариком, ничуть не сомневаясь, что под его лапами земная твердь.
Христу пришлось, конечно, труднее, он шагал не по озеру, полному лилий, да и вера у него была, естественно, крепче. Но и Джерри каким-то чудом промчался по воде метров десять, пока вера в земную твердь не начала его постепенно покидать, а закон Ньютона тянуть вниз. Ошеломленная местная публика, по большей части, конечно, глубоко верующая, оценила подвиг английского джентльмена как настоящее чудо и на вторую часть представления, когда я был вынужден по пояс влезть в воду, чтобы спасти запутавшегося в лилиях щенка, не обратила, судя по всему, ни малейшего внимания.
