Мой соперник выехал вперед, дабы встретить Александра. Гефестион потрудился на славу — и он сам, и его инженеры. Мост оказался длинной цепью связанных бок о бок крутобоких ладей с твердым настилом поверху и был длиннее ширины речного потока, ибо река весьма быстро выходит из берегов, когда начинают таять снега в ее истоках. Готовый к этому, Гефестион повелел привязать мост крепкими веревками, протянутыми вдалеке от русла. Александр сказал, что он поступил лучше, чем Ксеркс с Геллеспонтом.
Рядом с местом, приготовленным для шатра Александра, уже были разбиты шатры Роксаны и ее людей. Впрочем, как я слыхал, первыми словами царя — после того, как он приветствовал Гефестиона и похвалил его — были: «Как Буцефал? Не утомил ли его переход через горы?»
Всюду встречаемый громогласными приветствиями, Александр проехал через весь лагерь, направляясь прямо к конюшням: он не мог поступить иначе, узнав, что старый друг страдает одышкой и все это время скучал по нему. Потом царь созвал военный совет. И лишь затем нашел время навестить жену в гареме. Вскоре мы пересекли реку и оказались в настоящей Индии, чьи чудеса меня столь часто просили пересказать, что ныне я могу сделать это и во сне. Пер-ным из них был царь Омфис, ждавший на другом берегу, дабы встретить Александра всем великолепием своего края. Вся его армия выстроилась на равнине, сверкая ярчайшими красками: алые знамена и пестро раскрашенные слоны, громыхающие цимбалы и гудящие гонги.
Все они были вооружены до зубов. Александр видел довольно коварства, чтобы не обеспокоиться; он приказал трубить боевое построение и двинулся вперед, готовый отразить предательскую атаку. К счастью, царь Омфис был разумным человеком и сразу же догадался, что могло насторожить Александра. Он выехал вперед с парой своих сыновей-принцев; Александр же, радовавшийся всякий раз, когда его вера в людей оправдывалась, не медлил более и поспешил навстречу.
В нашу честь инды устроили роскошный пир, на котором были и изысканные развлечения. Одна из жен царя Омфиса явилась в наш лагерь в своей влекомой белоснежным волом занавешенной коляске, дабы пригласить Роксану на праздник, устроенный для женщин. Здешние базары сразу же наводнили наши воины, отягощенные обильной платой за ратный труд, которую они не смогли бы потратить и за год; они отчаянно торговались с купцами при помощи знаков и жестов. Им была нужна крепкая ткань, ибо за время похода их туники превратились в лохмотья. Обнаружив же, что доброй крепкой шерсти здесь не сыщешь ни за какие деньги, воины совсем приуныли. Даже льняное полотно здесь было на редкость тонким и непрочным; делалось оно не из льна, но из какого-то древесного пуха, произраставшего в этих краях. Цвет его, либо кричаще-яркий, либо белый, тоже немало разочаровал их. Впрочем, в женщинах у простых воинов не было недостатка: здесь с ними можно было договориться где угодно, даже в храмах.
Я же всюду разыскивал тот тяжелый шелк, что купил в Мараканде у купцов, пришедших с караваном из Индии. Мне очень хотелось сшить новый наряд — тем более что мы оказались в краю, откуда явились торговцы. Но, к моему великому огорчению, я не смог сыскать ни лоскута.
Гуляя по городским окраинам, я наткнулся еще на одно индское чудо: дерево-путешественник, которое опускает в землю корни, появляющиеся на концах раскинутых ветвей, и те сами превращаются в новые деревья. Оно разрослось столь широко, что целая фаланга могла бы устроиться на ночлег под его сенью: да, оно одно походило на целый лес. Подойдя ближе, я заметил рассевшихся под ним мужчин, многие из которых были в самом почтенном возрасте, но все до единого — в чем мать родила.
Это зрелище изумило меня, притерпевшегося к привычкам македонцев, ибо даже те не позволяли себе отдыхать в таком виде. И все же эти престарелые инды были исполнены важности и не удостоили меня даже взглядом. Один из них, на чью грудь спускалась длинная неопрятная борода, показался мне вождем всех прочих; он поучал слушателей, молодых и старых, что расположились небольшим кольцом вкруг него и с восторгом внимали его речам. Слушателями другого были лишь двое — ребенок и белобородый старец. Третий же просто сидел, скрестив ноги и устремив взор на собственный живот; он был совершенно недвижим и, как я решил поначалу, вовсе не дышал. Проходившая мимо женщина положила перед ним гирлянду, сплетенную из желтых цветов, и, делая это, не выказала никакого стеснения при виде его наготы; впрочем, сам сидящий тоже и бровью не повел. Должно быть, эти люди и были теми «нагими философами», о встрече с которыми мечтал Александр. Да, они мало чем походили на Анаксарха или Каллисфена.
