Перо и скальпель. Творчество Набокова и миры науки - страница 99

. Этот аргумент выдает близость к предшественникам-романтикам и перекликается с собственными набоковскими юношескими рассуждениями о Вселенной. В нем звучит желание всегда заходить в исследовании дальше данного уровня реальности – доходить до ее субстрата или скрытых компонентов, идти вперед, возможно, в регрессивную бесконечность. Трактат Вана демонстрирует философски обоснованный отказ принимать сугубо материальную базу бытия или времени. Как мы уже успели убедиться, Набоков настаивает, что само сознание, возможно, теснее связано с «чистым» и «конечным» временем, чем пространство или пространство-время, – и именно поэтому он отвергает идею, согласно которой путешествие в пространстве со сверхсветовой скоростью может оказать самостоятельное воздействие на ощущение личного времени.

Уверенность Набокова в том, что время не зависит от вычислений пространственно-механических перемен, продиктована его ощущением, что Вселенная, возможно, сложнее и таинственнее, чем способны вообразить люди-математики: какие бы истины или даже нелепости ни порождались подобными подсчетами, они все равно представляют лишь частичную, ограниченную структуру, для которой возможно представить внешнюю, направляющую или генерирующую систему. Эта интуитивная догадка о том, что математика – ограниченная, замкнутая, но неполная система, сближает мысль Набокова с «теоремой о неполноте» К. Геделя, популярное изложение которой Набоков мог прочитать уже в 1958 году. В общих чертах теорема гласит, что все достаточно сложные математические системы должны содержать утверждения, истинность или ложность которых доказать невозможно, – и, следовательно, они не являются полными[284]. В одной из заметок, вспоминая также и принцип неопределенности Гейзенберга, Набоков записал: «Действительно, имеется глубокая связь между реальностью времени и существованием невычислимого элемента во вселенной. Элемент непредсказуемости и не поддающейся вычислению случайности во вселенной»[285]. Будучи уверенным, что время и сознание не полностью подчиняются математическим законам пространства и материи, Набоков предполагает, что то и другое – знаки просветов, сквозь которые можно смутно и мимолетно уловить «запределье», «потусторонность» – непостижимую случайность системы.

Этот образ мыслей подкреплялся и чтением Дж. У Данна, которого Набоков как раз изучал, работая над «Адой». Он с одобрением отметил следующее высказывание из «Серийного мироздания» Данна:

Довольно путаная аргументация Данна основывается на регрессивном представлении о том, что все вмешивающееся наблюдение (а любое наблюдение по сути своей – вмешательство) заключено во временные рамки, которые превосходят те, которые наблюдаются и испытывают вмешательство. Эти убывающие темпоральные наблюдательные позиции порождают убывающую перспективу, внутри которой каждый уровень содержит собственный набор отчетливых «объектов наблюдения», не менее реальных, чем тот, который мы считаем эмпирической действительностью, но находящихся за пределами нашей осознанной осведомленности. Именно эти идеи очень отчетливо просматриваются в «Прозрачных вещах», где рассказчик с коллегами, стоящие на более высоком метафизическом уровне, видят физические объекты в их полной темпоральной протяженности, от настоящего до далекого прошлого, как молекулы в дисперсной системе (но не слишком далеко заглядывают в будущее): им открываются последовательности отчасти причинного характера, на которые они сами, будучи потусторонними, способны повлиять лишь очень незначительно. Похожую регрессию до более широкого темпорального ракурса, с которого можно распознать особый уровень смысла, невидимый в обычном хронологическом потоке событий, можно также обнаружить в «Истинной жизни Себастьяна Найта», например, в образе идентичного узора, создаваемого двумя внешне несхожими и даже контрастными стилями игры в теннис двух братьев