- От кого это? - взволнованно любопытствует Гродненский.
Вместо ответа Андрей переводит взгляд на потупившуюся старосту класса.
- От Аньки Забелиной? Она что, в тебя втрескалась?
- А ты не знал? - улыбается Андрюша.
…А вот другая пара - Галя Мартынцева и Тамара Петрова. Они в близких, но трудных отношениях. Их дружба основана, видимо, на притяжении противоположностей - начиная с внешности. Галка - с косичками, в добротных "мальчиковых" туфлях и школьной форме, а Тамарины узорные чулки, короткая юбчонка, болтающиеся по плечам светлые волосы бросают вызов уставному педантизму, а заодно и подруге.
- У тебя те задачки при себе? Ну, где дроби простые и десятичные свалены в одну кучу? - спрашивает Тамара.
- Сейчас посмотрю… - Галка с готовностью достала тетрадь, - А ты не решила? Могла ж позвонить… Гляди, это легче легкого!
- Да нет, я не - для себя, Можно?
- Пожалуйста, - Галка передает ей тетрадь, - А для кого?
Но подруга молча берет тетрадь, выжидает момент, когда внимание Виолетты Львовны целиком отдано произношению Тарасюка, затем переходит к блондинке из другого ряда, о чем-то говорит с ней тихонько и оставляет ей Галкину собственность.
- А почему Родионова сама не попросит? - спрашивает Галка, когда Тамара вернулась. - Как странно…
- Ничего не странно. Ты еще не знаешь, какая она гордая.
В громком шепоте Галки - возмущение:
- А гордая - тогда сама пускай делает, а не сдувает!
- И чего ты такая принципиальная? Если она не успела, если ее вообще два дня в городе не было?
Виолетта Львовна стучит карандашом, чтобы пресечь разговоры и смотрит на Тарасюка, который намертво замолчал и стоит угрюмый, с капельками пота на переносице.
- That`s enough… You may sit down. You've done your best, I see…>>5)
Она наклоняется с улыбкой сострадания над журналом.
- Внимание, друзья! До моей болезни мы с вами взяли одну тему, но не успели раскрыть. Называлась она, вы помните: "А letter to my foreign friend" - "Письмо к моему зарубежному другу". Запишем.
Пока она пишет на доске наивным каллиграфическим почерком, вернемся к девочкам.
- А где это она была… не в городе? - выспрашивает Галка.
- В Рузе. Ну, знаешь, где артисты живут, композиторы… Там коттедж в ихнем распоряжении.
- А ее папа, что ли, композитор? Или артист?
- Нет, папа у нее обыкновенный. У нее мама всех знает.
- Как это - всех знает?
- Ну, не имею понятия. Просто всех знает. Интересная женщина.
Галка примолкла: это надо обдумать.
- Поймите, как это важно, - говорила Виолетта Львовна, - уметь написать грамотное письмо за рубеж. Чтобы там сказали: как умны и культурны советские дети! Как хорошо они излагают свои мысли!… Каждая ошибка в таком письме поставит в неудобное положение не только вас, но и… Гродненский, stop talking, please!…>6) но и вашу школу, ваших педагогов и так далее. В такой корреспонденции мы защищаем честь и достоинство - да-да! - достоинство и честь нашей страны и ее молодого поколения!
В душе Виолетты Львовны жил пафос. Жил и требовал выхода.
- Do you understand me?>>7)
- Yes, I do >8) - сказал Андрюша Коробов. - Если мы чего не так напишем, может начаться война!
- It's not fun >>9), Коробов! Война - это не повод для шуток, это огромное несчастье… Все записали тему?
И тут Гродненский, ухмыляясь, объявил:
- А Пушкарев получил письмо из Америки!
Класс очень развеселился, а Леня Пушкарев судорожным жестом убрал с парты белый прямоугольник письма, не дававший ему покоя все это время.
- Из Америки? Это интересно… - Виолетта Львовна слегка растерялась. - О чем же тебе пишут? Не секрет?
- Секрет! - выкрикнул Леня. - В том-то и дело… - Он свирепо глянул на Гродненского. - Может, я вообще ничего не получал?!
- А что спрятал?
- Оно личного характера? - вмешалась Виолетта Львовна.
- Общественного. Самого общественного характера!
- Тогда, может быть, мы все дадим честное слово, что сохраним его в тайне… и ты познакомишь нас… Дадим слово, ребята?
- Дадим! Честное-пречестное! - зашумел 6-й "Б", все еще не вполне веря.
- Прямо здесь? Сейчас? - растерялся Пушкарев.
- Indeed, my boy, naturally…>>10)
Могла ли Виолетта Львовна отказаться от такого?! В один миг все посторонние интересы утратили значение - и торжествовали ее предмет, ее тема!
