Боб сидел в пыльном плексигласовом кресле в кухне нашей квартиры, я варила синтетические яйца на атомной плите, на единственной работающей конфорке. Часть обоев над плитой отвалилась много лет назад, и видны одинаковые книжки в зеленых переплетах, которыми прежние жильцы когда-то давно обили стену для тепла.
– Например, они всегда работают, – мрачно проговорил Боб. – Им не нужны запчасти. Мозг мыслебуса так хорошо находит точки напряжения в конструкции и вносит поправки в распределение нагрузки, что менять ничего не требуется.
Он долго смотрел на окно, за которым падал снег.
– Мое тело работает так же, – продолжал он. – Мне тоже не нужны запчасти.
И надолго умолк.
Мне показалось, что он отвлекся. Я и раньше такое замечала и сказала ему об этом.
– Просто впадаю в деменцию, – ответил тогда Боб. – У роботов мозги изнашиваются, как и у всех других.
Но получается, у мыслебусов мозги не изнашиваются.
Думаю, Боб чересчур одержим своим сном и попыткой «воскресить утраченное „я“» – именно ради этого он отправил Пола в тюрьму и забрал меня к себе. Боб хочет выяснить, чей у него мозг, и вернуть себе воспоминания того человека. Думаю, это невозможно. И наверное, он знает, что это невозможно. Его мозг – вычищенная копия мозга кого-то очень умного. Полностью вычищенная, за исключением нескольких снов.
Я сказала ему, что надо успокоиться. «Если сомневаешься, забудь», – как говорил Пол. Но он говорит, это единственное, что спасает его от безумия. Единственное, что интересует. В свои первые десять синих Девятые модели выжигали себе микросхемы бытовым током и трансформаторами, расплющивали мозги тяжелым заводским оборудованием, превращались в идиотов или в буйнопомешанных, топились в реках, закапывали себя заживо на сельскохозяйственных полях. После Девятой модели роботов больше не делали. Ни одного.
У Боба есть привычка, когда он думает, ерошить пальцами свои черные курчавые волосы. Это очень человеческий жест. Я никогда у роботов такого не видела. И еще он иногда насвистывает.
Однажды Боб сказал мне, что помнит обрывок стихотворения из стертой памяти своего мозга, вот такой: «Мне кажется, я знаю, чей огромный что-то…» Но он не помнит, что огромное. Слово вроде «сон» или «дом». Иногда он произносит это так:
– Мне кажется, я знаю, чей огромный сон…
Но у него нет чувства, что это правильно.
Я спросила, почему он считает себя не таким, как другие роботы Девятой модели. Боб ответил, что, насколько он знает, больше ни у кого из них не было этих «воспоминаний». И добавил: «Я – единственный черный». Больше ничего говорить не стал.
В тот вечер на кухне, когда за окном шел снег и Боб куда-то ушел мыслями, я вернула его назад вопросом:
– Так все «совершенство» мыслебусов в том, что они сами себя ремонтируют?
– Нет, – ответил Боб и провел пальцами по волосам. – Нет.
Но вместо того чтобы объяснить, как на самом деле, он попросил:
– Дай мне сигарету с марихуаной, а, Мэри?
Он всегда зовет меня «Мэри», а не «Мэри Лу».
– Ладно, – сказала я, – но разве травка действует на роботов?
– Просто принеси, – ответил Боб.
Я принесла косяк из коробки в моей спальне. Это мягкий сорт, называется «Невада», их приносят два раза в неделю вместе с искусственным молоком и синтетическими яйцами всем людям в нашем доме. У этих людей, как у большинства, желтая кредитная карточка. Я говорю «людям», потому что Боб тут единственный робот. Он ездит на работу на мыслебусе и отсутствует шесть часов ежедневно. Большую часть этого времени я читаю книги или древние журналы на микропленках. Боб приносит мне с работы книги почти каждый день. Из архивного здания еще старше того, в котором жили мы с Полом. И еще он принес мне проектор для микропленок, после того как я спросила, бывает ли еще что-нибудь для чтения, кроме книг. Боб умеет быть очень заботливым, хотя, если подумать, я подозреваю, что все роботы запрограммированы так: чтобы помогать людям.
Я точно уклонилась от моей задачи зафиксировать свою жизнь. Может, у меня тоже развивается деменция – как у Боба.
Нет, неправда. Просто это так увлекательно – снова фиксировать мою жизнь. До тех пор мне было ужасно скучно. Так скучно, как после смерти Саймона в Нью-Мексико, как в зоопарке Бронкса до того, как Пол меня нашел, такой простой, такой детски трогательный…
