На этом соколиная охота закончилась.
Когда все было улажено, боярин Книстаутас приложил трубу к губам и подал сигнал. Ему ответил на козлином роге старый Висиманта, потом его помощники, а темная пуща отозвалась на все эти звуки далеким и близким эхом. Оба сына Книстаутаса, оставив соколов, заняли свои места на линии. Долго ничего не было слышно; только пели-щебетали, сменяя друг дружку, птицы, заливались соловьи, и все вокруг благоухало весенней зеленью.
«Цику, цику, цику, цику, цику», — словно прислушиваясь к себе, повторяла в тростнике та же болотная птаха.
Вдруг далеко-далеко, в темной пуще, раздался длинный пронзительный свист: это подал сигнал старший загонщик. Тут же откликнулись ему все лесные чудища, все «злые духи»; где-то кто-то засвистел, заорал, застучал, загрохотал, и устрашающие человеческие голоса смешались с беспрестанным грохотом барабана, который будто вырывался из-под земли и все усиливаясь приближался, даже казалось, что где-то там сдвинулась с места и сама пуща.
Кони прядали ушами, раздували ноздри, всхрапывали и прислушивались к голосам, искоса поглядывая на чащу; всадники успокаивали их, не позволяли поддаться страху и разнести охотников во все стороны, что нередко случалось на подобных охотах.
Хотя охотникам и было велено держаться тихо, но не все придерживались этого указания. Рыцарь Греже и боярин Скерсгаудас смеялись над загонщиками, то и дело переговаривались с боярыней и ее дочерью, и их кони не могли устоять на месте. Позади пробовали свои копья и мечи жемайтийские бояре, творили утреннюю молитву братья ордена и зевали от утренней прохлады кнехты. Один лишь князь Витаутас держался спокойно. Он слушал пение птиц, о чем-то думал-размышлял, а когда солнышко светило ему в лицо, он жмурился, наклонял голову и, погруженный в собственные мысли, удовлетворенно улыбался. Прохладное утро, взошедшее солнце, мирный гомон лесных птиц и эта благоухающая юная зелень действовали на него успокаивающе. Он размышлял, улыбался, видел и других. Он еще не готовился к надвигающемуся грохоту и не морщился от утренней сырости. Князь ненавидел и покой, и горячность. С затаенной улыбкой смотрел он на умиротворенного и неторопливо творящего молитву немецкого комтура Германа, который, вонзив меч в землю, даже не думал о том, что в любую минуту выскочивший из чащобы зубр может его, безоружного, вместе с конем поднять на рога; точно так же смотрел князь на беспокойного и не умеющего скрыть свое волнение боярина Скерсгаудаса, когда тот показывал боярыне и ее дочери свое умение в бросании сулицы.
«Этот муж, — подумал князь, — хорош воевать, но плох командовать».
Князь все время был спокоен, но вместе с тем осторожен и готов к любой опасности. Он изящно сидел на своем коне, а когда тот, прядал ушами раздувал ноздри, храпел и, пугаясь приближающегося грохота, косился на пущу, похлопывал его по холке и успокаивал: «кузя, кузя».
Шум с каждой минутой приближался… Вдруг мелькнула в ельнике одна лисица, другая, и несколько волков бросилось в сторону, где стоял заслон из крестоносцев и над землей были протянуты веревки. Лисицы с разбегу перепрыгнули через веревки, а волки испугались и повернули назад в лес. Никто не успел даже стрелой их проводить.
Увидев волков, комтур Герман, не закончив молитвы, вдруг спохватился, выдернул воткнутый в землю меч; но больше ни один зверь долго не появлялся.
— Косули, косули! — вполголоса воскликнула Книстаутайте и выпустила стрелу.
Одна косуля подпрыгнула, упала на землю и забила ногами.
Еще кто-то выпустил несколько стрел, но косули развернулись и, словно играя, поскакали обратно в лес.
Потом прибежала стайка кабанов; звери остановились, понюхали воздух, и щетина на их спинах встала дыбом; они хотели прошмыгнуть посередине, но рыцарь Греже одного кабана свалил копьем, и тогда все остальные, кажется, только теперь поняв опасность, с визгом бросились назад в пущу. Когда замелькали среди кустов дикие козы, зайцы, косули, барсуки и другие мелкие звери, все охотники стали стрелять по ним из луков, бить копьями и, увлекшись, сошли со своих мест. На поляне и в кустах бились в конвульсиях зайцы, лисы, косули; другие уже лежали вытянувшись и не двигались, но крупные звери еще не показывались. Они шли последними и, пока не видели опасности впереди, на загонщиков не нападали, только защищались от собак, все больше ярились, смотрели перед собой налитыми кровью глазами и сопели… Вскоре из чащи выбежал большой медведь; заметив людей, он взревел и остановился, словно размышляя, сразу вступить в бой или еще попытаться удрать. Увидев медведя, белорусский боярин Пильца из Матаковцев перекрестился, быстро соскочил с коня и, отдав поводья одному из своих спутников, схватил рогатину. Крикнув «здравствуй, брат мишутка», Пильца шагнул к медведю. Шерсть у «мишутки» вздыбилась, зверь снова взревел и хотел было удрать, но поздно: охотник уже почти касался его рогатиной. Зверь вдруг разозлился, поднялся на задние лапы и, распростерши передние, попытался схватить своего врага в объятия, но тот выставил перед собой рогатину и ударил медведя в грудь; зверь заревел, потянулся передними лапами к крестовине рогатины и, ухватившись за нее, попытался вырвать оружие из рук охотника, но только еще глубже загнал рогатину себе в грудь. Хлынула кровь, и медведь всей тяжестью тела подался на охотника, но тут с обеих сторон подскочили двое помощников Пильцы и топорами размозжили голову зверя… Крестоносцы и жемайтийские бояре громкими возгласами хвалили белорусов и дивились их ловкости. Но еще не успели белорусы покончить с медведем, как в лесу словно ураган поднялся; Пильца и его спутники бросились назад к своим лошадям. Тут же, ломая ветви деревьев, раздвигая и сгибая кусты, выбежал старый лось, а за ним несколько молодых и самок. Лось, ни на секунду не задержавшись, будто никого даже не заметив, задрав голову и уперев в спину ветвистые рога, вместе со своим стадом пронесся мимо заслона охотников. Лошади боярина Пильцы и других охотников испугались и, охваченные общей паникой, понеслись куда глаза глядят. Все переполошились. Рыцари не смогли удержать своих коней. Сразу исчезли из заслона и Книстаутайте, и рыцарь Греже; понесли кони многих крестоносцев и кнехтов. Одни умчались в лес, другие рассыпались по болоту. Куда-то пропал и боярин Скерсгаудас.
