– Прости.
– Ищи книгу, ладно?
– Да. – Я направляюсь к винтовой лестнице. Железные ступени глухо лязгают под моим весом.
– Нет… нет… нет… – бормочет Эмметт.
Наверху корешки сплошь разноцветные. Не так-то просто заприметить среди них серо-зеленый. Я снова принимаюсь читать имена. Чувствую, что время истекает, как запас кислорода.
– Проклятье. Букв не разобрать. На самой нижней полке…
Я смотрю вниз через перила. Эмметт дергает замок, пытаясь открыть шкаф.
– Не глупи! Разбей стекло.
– Да. Точно. – Он смотрит на дверь, ведущую в глубину дома. Выставляет локоть и бьет по стеклу. Стекло разбивается с оглушительным звоном, слышным отовсюду.
Повисает тишина. Мне кажется, что я слышу шаги в коридоре, но потом понимаю, что это бьется мое сердце.
Эмметт шумно выдыхает, аккуратно просовывает руку в зазубренную пробоину в стекле и достает книги по одной. Читает надпись на корешке, бросает книгу в кучу, достает другую. Он совсем бледный.
– Нет.
– Продолжай. – Но он застыл, как статуя, и смотрит в книгу, раскрывшуюся у него на коленях. – Ты что, читаешь?
Он захлопывает книгу. Его шатает.
– Прости… я не смог… я не хотел… – Пошатываясь, он подходит к столу и откладывает книгу в сторону. – Книги словно овладевают мной, и я это понимаю, но сопротивляться не могу. Прости.
– Проклятье, Фармер!
– Говорю же – я не могу сопротивляться. Я переплетчик, книги затягивают меня, как в воронку. – Он побледнел еще сильнее. – По крайней мере, теперь мы знаем, что это не подделки.
Я поворачиваюсь к полкам. Имена, имена, имена. Но моего среди них нет. Один раз попадается фамилия «Дарне», и меня словно пронзает молния. Но потом я прочитываю надпись на корешке целиком: Элизабет Сассун Дарне.
Сассун – девичья фамилия моей бабушки. Она держалась с нами холодно, отстраненно, надменно, и вечно бродила по дому в поисках чего-то, что никогда не находилось. Но книга совсем не похожа на мои воспоминания о ней. Она прекрасна. На коричневом кожаном переплете вытиснен узор из сине-золотых ирисов. Я прижимаю палец к стеклу. Мне хочется узнать, что с ней случилось, но у меня нет времени.
Эмметт поднимается по лестнице. Я отхожу в сторону и пропускаю его, но он не проходит. Перегнувшись через перила, он наклоняется вниз. Его глаза закрыты. Лицо побелело.
– В чем дело? Фармер?
– Все в порядке.
– Вид у тебя нездоровый.
– Это все воспоминания. Поляны с колокольчиками… Свадьба его дочери… – Он ловит мой взгляд и пытается улыбнуться. – Это ужасно, Люциан. Они отняли у него жизнь.
– Да.
Я вижу Уильяма Лэнгленда, лежащего в редкой траве на меловом утесе. В жарком воздухе танцуют бабочки. Над ним безоблачное небо. Он поднимает вуаль своей невесты, наклоняется и целует веснушку в уголке ее губ. Я отворачиваюсь, скрещиваю руки на груди. В пересохшем рту кисло.
Эмметт поворачивается. Я не оглядываюсь; не хочу, чтобы он видел мое лицо. Я все еще чувствую прикосновение его рук, помню ночь, что мы провели вместе, тепло, медленно растекающееся по телу. Но эта комната с высокими потолками сейчас кажется холоднее, чем дом на болотах. Я разглядываю штукатурку на потолке. Над нами нависли безжизненные белые фрукты, такие твердые, что об них можно зубы сломать.
Внезапно Эмметт подходит ко мне. Я машинально поворачиваюсь к нему, готовый протянуть ему руку. Хочется что-то сказать, но что – я не знаю.
Он проходит мимо. Я пячусь и врезаюсь в шкаф.
– Она здесь. Думаю, она… точно!
Я не сразу понимаю, о чем он говорит.
– Твоя книга. Она здесь! – Он дергает за ручку шкафа. – Здесь у него хранятся нелегальные переплеты. Воспоминания людей, которые еще живы, или живы их родственники… Смотри.
Он прав. Серо-зеленый переплет и мое имя, вытисненное серебром на корешке: Люциан Дарне. Мне бы порадоваться находке, но по спине пробегает холодок. Наверное, я до последнего надеялся, что моей книги не существует.
Я отворачиваюсь. Взгляд падает на мраморный барельеф с нимфами на камине. Их гладкие бедра, раскрытые губы. Рядом возлежат сатиры, лаская свои эрегированные пенисы. Я откашливаюсь.
– Хорошо. Берем книгу и уходим.
– Разумеется, а ты что думал… – Он замолкает. Дергает за ручку. Наваливается на шкаф всем весом и пыхтит от натуги.
