Середит поручала мне простые и незначительные дела. Она была хорошей наставницей и объясняла все четко и терпеливо. Я учился делать форзацы, выделывать, тиснить и золотить кожу. Должно быть, моя неуклюжесть досаждала переплетчице: я приклеивал пальцы к страницам, случайно проткнул шилом цельный лоскут хорошей телячьей кожи. Но она никогда не ругала меня и лишь иногда говорила: «Выброси и начни заново». Пока я тренировался, она шла на прогулку, писала письма или составляла списки материалов для заказа почтой, или, бывало, садилась за верстак со мною рядом, или готовила, и дом наполнялся ароматами мяса и пирогов. Домашние обязанности мы делили поровну, но поскольку все утро я просиживал за кропотливой работой, склонившись над верстаком в три погибели, мне было в радость наколоть дров или залить котел для стирки. Когда же нападала слабость, я напоминал себе, что до моего появления Середит справлялась со всеми этими делами в одиночку.
Но что бы я ни делал, сколько бы ни готовил материалы, сколько бы ни оттачивал свое мастерство, я ни разу не видел готовой книги. Однажды вечером мы сидели на кухне и ужинали, и я спросил:
– Середит, а где все книги?
– В хранилище, – ответила она. – Готовые книги лучше держать под замком, чтобы ничто не могло им навредить.
– Но… – Я замолчал, вспомнив о ферме и о том, как много мы всей семьей работали и все равно с трудом могли прокормить себя; я постоянно спорил с отцом, выпрашивал у него все новые и новые машины, чтобы наш труд стал как можно более продуктивным. – Но почему бы не делать больше книг? Ведь чем больше мы сделаем, тем больше вы сможете продать.
Она взглянула на меня так, будто я нагрубил ей, но лишь покачала головой.
– Мы мастерим книги не на продажу, сынок. Продавать книги нельзя. На этот счет твои родители были правы.
– Тогда… я не понимаю…
– Переплет – вот что важно. Само искусство и благородный облик переплета. Допустим, ко мне приходит женщина и просит сделать ей книгу. Книга предназначается лишь ей одной, понимаешь? Она не для чужих глаз. – Старуха громко прихлебнула суп из ложки. – Есть переплетчики, которые только и думают о выгоде; их не заботит ничего, кроме заработка. Такие-то и торгуют книгами. Но ты никогда не станешь одним из них.
– Но… к вам же никто не приходит, – я уставился на нее в полной растерянности. – И когда я начну применять все навыки, которым научился? Я уже столько всего знаю, но ни разу не…
– Вскоре ты узнаешь еще больше, – она встала и принесла еще хлеба. – Давай не будем торопиться, Эмметт. Ты был нездоров. Всему свое время.
Всему свое время. Если бы я услышал эти слова от матери, рассмеялся бы в ответ, но Середит я ничего не ответил, потому что она была права. Постепенно кошмары стали реже; отступили тени, прячущиеся по углам в дневное время. Бывало, проходило несколько дней без головокружений; порой мой взор становился таким же ясным, как прежде. Миновало несколько недель, и я перестал коситься на запертые двери в мастерской. Меня успокаивал шепот верстаков, инструментов и прессов; здесь всему находилось применение и все было на своих местах. Неважно, для чего в конечном счете предназначались все эти приспособления: я знал, что кисть для клея нужна, чтобы клеить, а резак – чтобы резать. Иногда, выделывая кожу, – для того чтобы обернуть переплетную коробку, годилась кожа не толще ногтя, – я оглядывал мастерскую сквозь темное облачко кожаной пыли и понимал, что нахожусь там, где должен. Я чувствовал, что занимаюсь своим делом, что переплет – мое предназначение, пусть даже пока я только учусь. Я знал, что это мне по силам. Я ни в чем не был так уверен уже давно, с тех пор как заболел.
Я тосковал по дому, иначе и быть не могло. Писал письма и читал ответы, приносившие и радость, и муки. Мне так хотелось сидеть за столом на празднике урожая вместе со всеми и побывать на танцах; точнее, этого хотелось бы мне раньше. Я несколько раз перечитал письмо с рассказом о празднике, затем скомкал его, сел и уставился на синие сумерки поверх горящей лампы, стараясь не обращать внимания на ком в горле. Но одновременно я чувствовал, что к музыке и шуму тянется старая часть меня, здоровая; я знал, что сейчас сильнее всего нуждаюсь в тишине, работе и покое, даже если порой одиночество казалось невыносимым.
