Может ли Россия стать мировым полюсом? Зададим себе вопрос: а в чем именно? Мир велик, и нельзя быть первым во всем. В экономике? Очевидно, нет, по крайней мере в обозримом будущем мы не сможем. Мы слишком сильно уступаем Штатам, Европе и Китаю. В стратегических наступательных ядерных вооружениях? Уже и пока являемся. Мы можем перестать быть мировым полюсом в этой области, стоит только миролюбиво разоружиться на радость международной общественности. В энергетике? Мировым — нет: ресурсов, денег и власти на это не хватает, — но региональным уже являемся. В инновациях? Смотря в каких областях. Если в производстве вооружений, то да. Если в производстве компьютеров нового поколения, то нет. И так далее. Реальная картина не вписывается в ни в черно-белую, ни в бело-розовую идеологические схемы.
Мы хотим всего и сразу. Внешнеторгового профицита, как у Китая, мирового влияния, как у США, haute couture[12], как у Франции, промышленной технологии, как у Японии. Поскольку это невозможно, то и позитивного удовлетворения букета желаний дождаться невозможно. Ведется виртуальная гонка за ускользающей целью. Поэтому терапия национальной шизофрении, которую впервые диагностировал еще Эрик Фромм, посетив нашу страну, возможна только путем приведения желаний и национальной самоидентификации в примерный баланс с располагаемыми возможностями и с их разумной будущей оценкой. Тогда можно будет надеяться на постепенное затухание экзальтированного желания быть «сверхдержавами» и «римами» с его постоянной и ненасытной неудовлетворенностью и на усиление позитивного самоощущения. Нужен сеанс национальной бухгалтерии по методу Робинзона Крузо, считавшего баланс между «хорошо» и «худо», терапевтической национальной медитации.
Проблема разрыва желаний и возможностей и проблема цивилизационного раскола появились не сегодня и не вчера. Помещичьи усадьбы в 1917–1918 годах разоряли не по приказу из Кремля, а потому, что их стало некому охранять от подпирающего страстного желания всего и сразу и к тому же исчезла запретная разделительная черта между конфликтующими цивилизациями.
В годы первого нэпа[13] 1920-х годов и второго нэпа 1990-х капитал не столько создавался, сколько проматывался в ресторанах и на курортах. Чтобы заставить людей смириться с необходимостью недопотребления, а капиталообразование это и есть недопотребление, и чтобы покрыть, как огромным одеялом, межцивилизационные линии раскола, большевикам пришлось поставить перед страной настолько громадную и маниакальную цель — счастье трудящихся всего мира, что на время удалось снизить настойчивость вопросов относительно недопотребления и национальной самоидентификации.
Ради огромной и недостижимой цели можно и потерпеть. Советский опыт показал, что установленный в Библии максимум терпения в сорок лет по-прежнему релевантен человеческой природе. Вслед за Моисеем эксперимент повторили коммунисты и убедились, что да, действительно, сорок лет (1945–1985) — предельный срок терпеливого ожидания пришествия в землю обетованную.
Патентованный российский максимализм входит в клинч с реальностью. Но готова ли страна платить за максималистские решения? Давайте, например, сделаем Россию либеральной демократической страной. Давайте. Только для этого придется раскошелиться еще на пару-тройку «партий власти», по сути, создать еще минимум один альтернативный госаппарат, который в состоянии реально перехватить власть у действующего аппарата в результате победы на выборах и который, находясь в оппозиции, будет продолжать с комфортом сидеть на шее у страны, дожидаясь своей очереди править.
Многопартийная демократия — это роскошь для богатых. Исторически первая государственная система — это не демократия, а деспотия. Она дешевле, экономичнее. Хотите демократию — разбогатейте. Ведь демократия — это всего лишь наличие нескольких комплектов дееспособных номенклатур, ротируемых по результатам политической конкуренции между ними. У нас же пока не хватает ресурсов даже на один полный комплект. Все еще не создан профессиональный класс государственных администраторов. В госуправлении полно дилетантов, полупрофессионалов и людей, не имеющих никакой другой школы, кроме старой советской. Когда это будет исправлено — нет прогнозов. Поэтому очевидно, что между «полной недемократией» наследственного самодержавия, от которой мы ушли сквозь тернии в период с 1917 по 1953 год, и «полной демократией», до которой нам еще шагать и шагать, обязательно будет пролегать широкая полоса демократизации, т. е. более или менее последовательного усложнения государственной и общественной системы, что мы и наблюдаем в реальной действительности.
