— Как дела, Хавьер? Отец пришел? Тем лучше, я немного опоздал и боялся, что… Добрый день. Папа.
— Ты случайно меня застал. Я собираюсь уходить.
— Не можете ли уделить мне десять минут?
— Десять минут могу. Не больше.
— Я прошу, потому что это важно.
— У тебя все важно. Неплохо бы тебе чуть ослабить ненужное напряжение, в котором ты постоянно живешь.
— Уверяю вас. Папа, сами вы ничуть не способствуете тому, чтобы это напряжение ослабло.
— Ну ясно, я виноват.
— Я перейду к делу. Вы знакомы с Молиной?
— Сам знаешь, что знаком.
— Встречались вы с ним в последнее время?
— Похоже на полицейский допрос.
— Возможно, это предварение полицейского допроса.
— Нечего меня пугать.
— Мне известно. Папа, что вы с Молиной обделываете не слишком чистые дела.
— Не пугай меня.
— Дела, связанные с фабрикой.
— Не пугай.
— Не притворяйтесь циником.
— Что еще?
— Один журналист только и ждет, чтобы дело оформилось. Ждет, чтобы начать свою атаку.
— Покамест это первое действительно важное, что ты сказал. Но, полагаю, дело не так страшно. Кто этот журналист?
— Это неважно.
— Напротив, очень важно.
— Вам придется удовольствоваться тем, что он из оппозиционной газеты.
— Так я и думал.
— И более чем вероятно, что газета собирается представить дело с большой шумихой. Раскрыть скандальную историю — для газеты находка. А если тут замешан Эдмундо Будиньо — тем паче.
— Логично. Я сам бы так поступил.
— Надеюсь, не будет чрезмерной моя просьба, чтобы вы хоть раз подумали не только о своей выгоде?
— Тебя тревожит, что разоблачение может бросить тень на тебя, на Уго?
— Главное — на Густаво. Об Уго я не тревожусь. По-моему, он так же малощепетилен, как и вы. Что касается меня, я, естественно, предпочел бы, чтобы наше имя не было бесповоротно замарано. Но, признаюсь вам, меня тревожит не разоблачение, а то, что вы занимаетесь подобными сделками. Разоблачение я смогу переварить, думаю, меня на это станет. Но Густаво — мальчик.
— Не беспокойся.
— Вам кажется, я могу не беспокоиться?
— Послушай, есть только три журналиста, которые могли пронюхать про это дело: Суарес, Фридман и Ларральде. Опасения у меня вызывает лишь Суарес. Это он?
— Нет.
— Суарес вызывает у меня опасения, потому что он, я бы сказал, фанатик. Если вобьет себе что-нибудь в голову, его ничем не заставишь свернуть с пути.
— А два других?
— На двух других нашлась бы управа. Например, на Фридмана. Но это не Фридман, я уверен.
— Да, это Ларральде.
— Я это подозревал с самого начала. Тогда можешь спать спокойно.
— И все будет оставлено как есть?
— Кем? Ларральде или мной? — я говорю о вас.
— Рамон, надеюсь, ты не собираешься диктовать мне правила поведения, не так ли?
— О, если бы я мог.
— Я уже слишком стар, чтобы ты разговаривал со мной в таком тоне. Конечно, ты себя считаешь очень нравственным.
— Тут не бывает «очень». Человек либо нравственный, либо нет.
— Не будь чистоплюем, Рамон. Ты прекрасно знаешь, что это не первая такая сделка, как ты изволил выразиться. Ведь знаешь?
— К сожалению, у меня достаточно оснований, чтобы предполагать это.
— Ну, так, исходя из этих оснований или из своего богатого воображения, ты мог бы также предположить, что мой капитал я сколотил не безгрешными способами. Пойми ты раз и навсегда, что — во всяком случае, в этой стране и за исключением тех, кто выиграл в лотерее, — любой человек, в короткий срок ставший богатым, — это не святой. Вот и я стал богат в течение немногих лет, причем в лотерее не выигрывал. Ergo[130] я не святой. Видишь, как просто?
— Даже слишком.
— Но получается, что отсутствие у меня щепетильности — уж назовем это так — затрагивает нас всех. В том числе тебя.
— Меня?
— Естественно. Или ты думаешь, что все мое состояние добыто нечистыми способами за единственным исключением — тех восьмидесяти тысяч песо, которые я тебе дал на устройство агентства?
— Ах вот вы куда клоните.
— Эта сумма такая же чистая или грязная — в зависимости от разных точек зрения, каждая из которых оправданна, — как грязны или чисты остальные мои деньги. Методы их приобретения у меня всегда были одни и те же, ну, разумеется, с поправкой на меняющиеся времена. Но кардинальных изменений не было. В назидание тебе скажу, что единственные поистине чистые деньги, полученные мною, — это небольшие суммы, которые я выигрывал в казино. Но, кажется, из этих выигрышей я на твое честнейшее агентство не выделил ни одного песо.
