Дали нам винтовки, стали обучать. Командиром полка назначили Соколова, комиссаром — Гинзбурга Александра Григорьевича.
Лаллыкхан показывает фотографию командира. С карточки смотрит спокойное лицо молодого человека в военной форме. Невольно приходит мысль, что в те времена и Лаллыкхану было не тридцать и даже не двадцать лет. Едва достигнув юношеского возраста, прошел он в кавалерийских атаках и боях с бандитами по всей Туркмении, от Чарджоу, Байрам-Али и Каахка до Ашхабада и Геок-Тепе.
— Погибли командир и комиссар, — проговорил Лаллыкхан. — Жалко. Хорошие были люди… Полк принял Сергей Прокопович Тимошков… (Память у Лаллыкхана на имена, факты, фамилии исключительная.) Против нас — английские интервенты, бандиты, байские прихвостни. Всех победили. Шестого февраля двадцатого года большевики взяли власть. Наш Казанский полк направили в Мары, из него выделили специальный эскадрон в распоряжение ЧК. Стали налаживать охрану границы. Мне сказали: «Будешь, Лаллыкхан, служить в ауле Килата». Ладно, думаю, надо служить. Еды мало, сил мало, басмачей много. Сейчас люди забыли даже имена тех главарей, а тогда скажи: «Бердылерхан, Хозоулухан, Бердымурад, Алаун-хан», — рука сама за рукоятку сабли хватается… Аулы грабят, вокзалы грабят, поезда грабят. Неделю, другую за ними гоняемся, с коней не слезаем. Конь у меня Малеатгуш был, по-русски «Соломенный цвет». Любого бандита догонял!.. Когда в Душаке комендатуру организовали, два бронепоезда прислали — сразу легче стало… Комендантом, помню, Матузенко был. Почти все пограничники были с Украины. Ай, думал я, уже хорошо знаю русский язык. А тут совсем новые слова появились: «якый» да «такый» — вроде на «такыр» похоже. «Пишов» да «пришов», «чуешь», «робышь», да еще «кажу». Зачем, спрашиваю, говоришь «кажу», а ничего не показываешь?..
Лаллыкхан смеется. Говорит он по-русски бойко, хоть и с акцентом, и, уж конечно, отлично понимает значение русских и украинских слов.
Я спрашиваю, что за шрам у него на шее,
— Ай, бандитская пуля попала. А сюда вот басмач саблей угодил. Ничего, в госпитале вылечили, выздоровел… До тридцать четвертого года в роте джигитов служил, туда-сюда, какой-такой пакет доставить, донесение отвезти… Да ты что все меня спрашиваешь? Вот тоже люди сидят. Мурадов Моммот и сейчас помогает пограничникам. Батыров Алты — бухгалтер нашего колхоза — и против басмачей сражался (в одном бою были, когда меня ранило), и в Отечественную войну в Сталинграде воевал, по снайперской стрельбе первые места брал! Акмурад Совдагаров, Гурбан Иуурк, Гишиков Карахан — парторг колхоза «Москва» — и сейчас народной дружиной руководят!
Что ж, Лаллыкхан был прав: гости, собравшиеся в его доме, — все очень заслуженные люди. Каждый из них прошел нелегкую, славную жизнь. Лаллыкхан чувствовал себя неловко оттого, что обращались мы больше к нему, хотя по его положению аксакала только так и должны были поступать. Но он имел право на такое предпочтение не только как аксакал: с тридцать четвертого года возглавлял аулсовет и оставался на этой должности всю войну и в послевоенные годы. В годы коллективизации боролся с баями, защищал бедноту, вместе с пограничниками участвовал в охране границы, во всех самых сложных случаях опирался на друзей в зеленых фуражках, помогал им в трудной работе.
В последующие дни я побывал у Лаллых Ханова еще раз и записал все, о чем он рассказывал. Больше всего меня, конечно, интересовала история танка и то, что с ней было связано.
— Как было у нас в тылу во время войны, ты знаешь, — сказал мне Лаллыкхан. — Сорок первый год — трудно, сорок второй — еще трудней, сорок третий — совсем тяжело. Есть нечего, топить нечем, работать некому. Все в сельсовет идут: давай, говорят, Лаллыкхан, помогай. Вместе с пограничниками чем можем помогали. С фронта письма приходят: «Спасибо, товарищ Лаллыкхан, что семье помогли…» Сам я три раза к начальнику отряда Губченко ездил, заявление подавал, просил: «Возьмите в армию». Не подходишь, говорит, здоровьем, много его басмачам оставил. Да и в ауле, говорит, кто будет работать?
