С. 330. А однажды npoeei с ним целый день. Это было в Тарусе… — Воспоминания об этом дне запечатлелись у Д. С. и в поэтической форме (см. стихотворение «Заболоцкий в Тарусе»).
С. 334. «…являются в той же мере привилегированными, как аналогичная группировка в США». — Цитата из работы академика А. Д. Сахарова «Размышления о прогрессе, мирном существовании и интеллектуальной свободе».
С. 339….хлесткая формула о физиках и лириках. — Принадлежит Борису Слуцкому. В 1959 г. в стихотворении «Физики и лирики» он писал: «Что‑то физики в почете. Что‑то лирики в загоне. Дело не в сухом расчете, дело в мировом законе».
С. 346. В. Померанцев написал свою известную статью об искренности в литературе. — Статья В. Померанцева, подвергшаяся резкой критике А. Суркова на Втором съезде советских писателей (декабрь 1954 г.), была напечатана в журнале «Новый мир» (1953, № 11).
С. 355. Знаменитая статья Лифшица о модернизме… — См.: М. Лифшиц. Почему я не модернист? // Литературная газета. 1966. № 19.
С. 359. Угловатость придавала грушам вид несъедобности. — Имеется в виду книга Андрея Вознесенского «Треугольная груша».
С. 364. Александр Исаевич. — Эта глава требует особых пояснений. Заметки о А. И. Солженицыне, по свидетельству Г. И. Медведевой, Д. С. начал набрасывать в 1971 г., вскоре после выхода в свет «Августа четырнадцатого», и продолжал к ним возвращаться вплоть до начала 80–х годов.
Д. С. вступает в спор с Солженицыным, когда могучая фигура последнего, по определению вдовы поэта, «одинокой вершиной возвышается над малочисленной средой инакомыслия», когда «каждое его слово, восстающее с просвечивающих на папиросной бумаге и светящихся машинописных копий самиздата, подобно хлебу и воздуху», когда «его титаническое мужество в борьбе с официальным режимом — недосягаемый образец, авторитет высказываний непререкаем, критика — непредставима и заранее отнесена на счет противников свободы и прогресса».
«Узнав от Л. К. Чуковской о наличии у Д. С. «Вопросов» по поводу «Августа», Солженицын, — вспоминает ПИ. Медведева, — передал предложение вынести дискуссию в самиздат. Д. С. отказался: выступление в неравных весовых категориях на застолбленном одной стороной пространстве заведомо предрешало результат интеллектуального поединка не в пользу осмелившегося задавать вопросы.
Солженицынские штудии, однако, продвигались. Обнародование, тем более поспешное, не было их главной целью. Более важным представлялось уяснение собственных позиций по тому кругу идей, который очертился первым романом глобально задуманного труда. Центральной проблемой, как и для Солженицына, стала историческая судьба России и ее предназначение. Она же, что видно из текста, и превратилась в водораздел несогласия и спора с автором «Августа», с течением времени снискавшего более взвешенные оценки…
Солженицын интересовал Д. С. пристально, пожалуй, как никто из современников. Ведь именно Александру Исаевичу в глухую пору безгласности выпало стать средоточием и эпицентром политических, социальных и метафизических страстей. Казалось, так и стоять ему — глыбисто, победительно и единственно. Вот эта единственность и, стало быть, неподвластность суждению более всего огорчала ли, возмущала ли, во всяком случае, удручала Д. С. — при всем восхищении и уважении к выдающимся литературным и человеческим заслугам Солженицына. Он остро ощущал неправильность и пагубность как для развития общественной мысли, так и для движения литературы, магии — пусть великой, пусть замечательной, но — одной фигуры, по нашей российской привычке возведенной на пьедестал… Возможно, от этого чувства — некоторая резкость формулировок, не то чтобы несвойственная, а указывающая на глубинную задетость за живое.
Когда появился «Архипелаг ГУЛАГ» — маленькое, карманного формата томики последовательно просачивались через кордон, как если бы это было в порядке вещей, — Д. С. сразу понял: вот оно, главное и безусловное, «просветительское» дело Александра Исаевича…»
