— Смотрите-ка, барин! Вот тот человек на облучке, закутанный в рядно! Он будто прячется...
Александр Модестович без труда отыскал глазами этого сумасброда, кутающегося в тряпьё в такую несносную жару да ещё надвинувшего на самые глаза большую чёрную шляпу. Тот правил великолепной, крытой лаком дорожной каретой, запряжённой четвёркой лошадей, и, по-видимому, крайне нервничал, ибо никак не мог обогнать тянувшийся впереди фургон с ранеными, — то намеревался обойти его справа, то пытался протиснуться слева. Однако проход в развалинах был чересчур узок для любого из манёвров. Наконец фургон, прижавшись к краю, остановился, и четвёрка лошадей, подгоняемая кнутом, рванулась вперёд. При этом полы рядно распахнулись, под встречным ветерком приподнялись поля шляпы, и Александр Модестович в короткий миг успел рассмотреть странного возницу:
— Да это же мосье!
Изумлённые, стояли без движений несколько секунд — глядели в спину гувернёра, нахлёстывающего лошадей, высматривали в зашторенных окнах кареты хоть щёлочку, дабы узнать наверняка, здесь ли Ольга. И вот (Александр Модестович готов был побожиться, что явилось ему на самом деле, что не почудилось!) одна из шторок приподнялась, и показалось испуганное лицо Ольги, и тут же испуг сменился на радость — это Ольга увидела Александра Модестовича, который возвышался над развалинами, словно античный бог над храмом. Но едва лишь Ольга собралась подать какой-то знак и для того подняла руку, как карета скрылась за поворотом.
Александр Модестович был на грани безумия:
— Она видела меня! Видела!..
На что Черевичник неуверенно пожал плечами.
Александр Модестович, не страшась расшибиться, кубарем скатился с завала прямо к копытам своего коня. Александр Модестович не помнил, как вскочил в седло, как махнул напрямую, по камням и брёвнам — вверх! вверх! через завал!
Обозные гессенцы схватились за головы:
— Куда прёт этот полоумный шляхтич? Он же переломает ноги коню! Он и себе свернёт шею!..
Но Бог миловал и Александра Модестовича, и его коня, и не допустил до увечий. И благополучно преодолев препятствия, наш герой ринулся в погоню, ринулся на подъёме душевных сил, под ликование сердца, нимало не помышляя о том, что не имел при себе ни сколько-нибудь внушительного оружия, ни плана действий, сулящего хоть какой-то успех. Однако столпотворение, царившее повсюду в Смоленске, — столпотворение, развивающееся по своим неписаным законам, могущее счастливо соединить и с лёгкостью разлучить, помешало Александру Модестовичу, запрудив разрушенный город бричками, колясками, колымагами, фурами, фаэтонами, тарантасами, телегами, а также табунками коней, стадами коров и войсками, войсками, войсками...
Напрасно Александр Модестович метался от развалин к развалинам, напрасно умолял обозных и погонщиков ускорить движение, напрасно бросал коня на штурм руин, — пока не вырвался за город, он не имел даже крохотной надежды как-то повлиять на события и тем изменить собственную судьбу. За городом Александр Модестович съехал с дороги и рысью помчал вдоль неё. Через пять минут он нагнал карету, и сердце его вновь возликовало, и голова закружилась от счастья — он опять увидел Ольгу. Она кричала ему что-то и порывалась открыть дверцу кареты изнутри. Пшебыльский же, заметив погоню, внезапно свернул на просёлок но другую сторону тракта и в мгновение ока скрылся из глаз. Пока Александр Модестович пробивался к тому просёлку сквозь нескончаемый строй французских кирасиров, пока объяснялся с чрезмерно подозрительным кирасирским полковником, от кареты Пшебыльского, понятное дело, и след простыл. Но Александру Модестовичу не представилось возможности даже поискать этот след, ибо, откуда ни возьмись, на просёлке появилась дюжина польских улан с саблями наголо. Уланы поскакали галопом навстречу Александру Модестовичу, и тот понял, что спешат они по его душу, что настало самое время прощаться с жизнью. У поляков же, видно, не было в намерениях проливать безвинную кровь; они развлекались, посмеивались на скаку, столкнули Александра Модестовича вместе с конём в канаву — и были таковы...
