В секунду взнуздал любимого буланого конька, бросил седло... Едва мелькнула впереди старая брама — и вот она уже за спиной, и её чуть видно. На одном дыхании покрыл конёк пять вёрст, что были до Русавьев, до тракта. Здесь Александр Модестович сдержал его бег; взъехав на пригорок, остановился, чтобы осмотреться.
Тракт уже был пуст. Кроме нескольких разбитых колёс, брошенных на обочине, двух-трёх дымящихся кострищ да кое-какого бумажного мусора, ничего более не напоминало о прошедшей тут русской армии. Тишину нарушали лишь птицы, кузнечики и жаркий ветерок, будто пышущий из печи; от зноя, словно расплавленный, струился над Двиной воздух; купола русавской церквушки едва просматривались сквозь белёсое марево.
Следы коляски, подтверждая худшие предположения Александра Модестовича, уходили вправо, в сторону корчмы. Погоняя конька ударами пяток (Александр Модестович впопыхах забыл нацепить шпоры), он поскакал по тракту. Тревожное предчувствие точило его душу, воображение рисовало картины одну не утешительнее другой, и только надежда на нечаянное чудо, хоть и небольшая, ещё как-то поддерживала его и упорно подвигала к мысли, что все страхи не имеют под собой основания, что мосье просто бежал к французам, а относительно Ольги у него нет никаких умыслов.
В полуверсте от корчмы Александр Модестович встретил одного из своих мужиков. Тот, завидя всадника, для верности спрятался в кустах, но узнав молодого барина, выбрался обратно на дорогу. Александр Модестович спросил его, не проходил ли он возле корчмы и не довелось ли ему встретить господина гувернёра. Мужик, обрадованный возможностью угодить любезному барину, ответил, что оный господин, то бишь панок, только что был у корчмы и, слава Богу, вовремя успел увезти барышню — прямо из-под носа у иноземца её увёл, и потому в рассуждении сего молодой барин может не тревожиться за жизнь Ольги, пришлецу-французу её теперь не отнять.
Известий более скверных невозможно было бы и придумать. Будто гром прогремел среди ясного неба, нечаянное чудо не свершилось. Зло пришло туда, куда намеревалось прийти, и сделало то, что намеревалось сделать. Слишком уж благоухал цветник добра в наступившем царстве хаоса, царстве антихриста; слишком уж чист был светильник в ночи, и слишком далеко был виден его свет, чтобы монстр не заметил его и обошёл стороной. Чудеса не свершаются гам, где зло становится деятельнее добра... Мужик говорил ещё что-то, а Александр Модестович, будто оглушённый, его не слышал. Потерять Ольгу — можно ли было с этим согласиться, можно ли было хотя бы помыслить об этом? Мука сердечная — такая мысль. Томление души. И даже больше — это то же, что потерять себя, это то же, что смотреть на мир с вечной тоской в глазах, смотреть через эту тоску, как через мутное стекло. И уж никакая радость не может тебе быть в радость, и всякое слово обратится в печаль. Потеря Ольги — это была чересчур большая плата за беспечность, за добросердечие, — пусть даже граничащее с мягкотелостью, — за глупую доверчивость, в первую очередь по отношению к этому сумасшедшему Пшебыльскому, поющему и смеющемуся по ночам...
Александр Модестович взял себя в руки: в груди у него всегда было много места для милосердия, однако нашлось там место и для ненависти. Он крепко, до побеления пальцев, сжал уздечку: что за дурацкая непростительная слабость! Какая может быть потеря, если видны ещё на дороге следы Ольги, если слышно, как она зовёт его, а пыль, поднятая коляской, ещё не осела? О нет! Это лишь первое впечатление от обрушившейся на него беды, это он лишь вздрогнул от внезапных громовых раскатов.
Александр Модестович выпрямился в седле. Припомнил и другие слова мужика, какие едва не пропустил мимо ушей, поражённый вестью о похищении Ольги, спросил:
— Не возьму в толк, о чём это ты! Не хочешь ли сказать, что в корчме уже французы?
— Господь свидетель! — побожился мужик. — Я едва ноги унёс. В жизни так не бегал! А Аверьяна Минина, сердешного, схватили. Замучают теперь, ей-богу... И вы, барин, поворачивали бы коня! Пропадёте.
Но Александр Модестович, отпустив мужика, продолжил путь. Он не решил ещё, каким образом вызволит Аверьяна Минина из беды, однако знал, что должен был хотя бы попытаться сделать это. Как будто вдохновение снизошло на Александра Модестовича и оделило его уверенностью: только он и только сейчас сможет помочь. Пусть он найдёт возле корчмы хоть целую французскую армию — вся армия не противостоит ему. Никаких определённых планов у Александра Модестовича в тот час не было, он собирался действовать по наитию, по обстоятельствам. Он был спокоен, он провидел: это предприятие даже не отнимет у него много времени.
