На Пречистенке остались от силы домов шесть. Одно бесконечное дымящееся пожарище с жалкими остатками зданий, с торчащими тут и там полуобгоревшими стропилами, с зияющими провалами подвалов и погребов, чёрное, мокрое, с неприятным кисловатым духом — вот что теперь представляла из себя одна из красивейших и цветущих ещё недавно улиц. Александр Модестович с трудом разыскал лавку Аршинова — сам удивлялся, что отыскал, — так как крепость купца не только утратила свой прежний запоминающийся внушительный вид, но и не избежала крайнего разрушения, ничем уже не выделяясь на общем фоне, — остались лишь потресканные, прокопчённые стены с уродливо торчащими над ними печными трубами и со слепыми оконными проёмами; ворота выгорели, сохранились только изогнутые, пережжённые железные обрешётки и пара дюжин клёпок, покрывшихся черно-сизой окалиной; арки обвалились и теперь являли собой высокие, много выше человеческого роста, руины — груды красного кирпича, штукатурки и нетёсаного камня.
Как ни старался Александр Модестович заглянуть во двор лавки — обходил развалины то с одной, то с другой стороны, привставал на выкатившийся из разрушенной стены камень, — ничего у него не получилось. И, рассудив достаточно здраво, что не может остаться в целости дом на участке улицы, выгоревшем дотла, решил не терять времени попусту и искать Черевичника там, где разумно искать живого человека, — в северо-восточной (судя по положению солнца), наиболее сохранившейся части города. И уж собрался было Александр Модестович уходить, как услышал, что его окликнули — невнятно, глухо, как из-под земли. Оглянулся — никого, чёрная пустыня кругом. Но опять окликнули: «Барин! Барин!..» И замелькал среди развалин лавки, в какой-то чёрной норе, белый платочек, а за ним высунулась на свет и кудлатая голова Черевичника. «Сюда! Сюда! Здесь я!» — Черевичник улыбался; его лицо, руки были перепачканы сажей. Лаз, хоть и незаметный с улицы, оказался довольно широким и вёл в глубокий подвал здания; из подвала же, заваленного всяким хламом, выбраться во двор было и того проще — по ступенькам через низенькую дверь, прямиком на свет Божий.
Всё во дворе осталось по-прежнему: ящики, бочки... Не было только трупов улан; в дальнем углу, возле кирпичной стены соседнего полуразрушенного особняка высился холмик свеженасыпанной земли. Аршиновский домик на подклете стоял цел и невредим — ни один из углов его не был даже прихвачен огнём.
Когда Александр Модестович взялся за ручку двери, Черевичник вдруг спохватился и предупредил:
— У нас гости, барин...
От этих слов сердце Александра Модестовича вздрогнуло и забилось сильней. Он сразу подумал об Ольге: что свершилось чудо, что она сумела вырваться из лап Пшебыльского и вернулась сюда. Он поймал глаза Черевичника, но тот, поняв его взгляд, покачал головой.
В полутёмной прихожей их поджидали двое русских солдат и офицер. Не зная, кто входит в квартиру, они, вооружённые карабинами улан, держали дверь на прицеле. На вошедшего Александра Модестовича смотрели вопросительно и строго. Лишь увидев Черевичника у него за спиной, опустили оружие.
Даже при плохом освещении сразу бросилось в глаза, что все трое «гостей» были ранены и чрезвычайно истощены — они ослабли настолько, что, по-видимому, лишь невероятными усилиями удерживались на ногах, встречая в дверях Александра Модестовича и Черевичника. Особенно тяжело приходилось офицеру, ибо его ещё мучил жар. Повязки на ранах их, наложенные минимум дней десять назад, были так грязны, что, пожалуй, не столько оберегали раны от загноения, сколько располагали к тому.
Александр Модестович, вспомнив про корзинку с лекарствами, позаимствованную у аптекаря Берга, попросил Черевичника принести её и немедленно взялся за перевязку. Раны оказались в очень запущенном состоянии: грязные, с участками омертвения, которые следовало иссекать, с личинками мух под рыжей от засохшей сукровицы корпией, с худым запахом и гнойными затёками. Вне всякого сомнения, не вмешайся здесь вовремя лекарь, все трое — и солдаты, и офицер — не протянули бы и недели, потихоньку угасли бы. Александр Модестович вернул их к жизни. Действия его в данном случае не требовали особого искусства. Всякий хирург, всякий подлекарь и даже цирюльник на его месте сделали бы то же самое: промыли бы раны, очистили от выделений и струпа, наложили бы большие тёплые припарки из сенной трухи (за неимением овса или льняного семени), потом отворили бы кровь (припарки следует повторять неоднократно в течение нескольких дней до полного очищения ран)... За работой Александр Модестович краем уха слушал рассказ Черевичника.
