Я был уверен, что границы его возможностей были гораздо шире и это, хоть и очень отдалённо, можно было сравнить разве что с маятниковым механизмом в часах, если бы амплитудой колебания были его способности — она была бы значительно больше, чем у прочих. Его волосы лоснились, отливая серебром, что свидетельствовало об их прекрасном состоянии, а тонкие черты лица, его нос и губы были словно вырезаны острым, стальным инструментом на воске. Его глаза я оставил напоследок. Они были необычайно большого размера и как будто непрерывно трансформировались, меняя не только свой цвет, но и характер взгляда, размер, а так же форму глазницы. Иногда мне казалось, что его глаза не принадлежат ему, если вы, конечно, понимаете, что я имею в виду; и в тоже время в их переливающихся оттенках синего, зелёного, и безымянного тёмно-серого, порой проскакивали зловещие огоньки, придающие всему его облику почти животный, устрашающий вид. Более того, они как будто были подсвечены изнутри, и это были, пожалуй, самые яркие глаза, которые я только видел.
Впрочем, опустим пространное описание Смита и подробности того зимнего вечера, когда я впервые увидел его в своей весьма скромной студенческой комнатушке в Эдинбурге. Оставим ненадолго в покое так же его сущность, поскольку в любом случае она всё равно не поддаётся описанию и является тайной для человеческого восприятия. Я уже упоминал о его зловещей вуали, сшитой из скрытой, потусторонней угрозы и отчуждённого равнодушия, что тенью следовала за ним. Невозможно в точности воспроизвести в памяти и сделать последующий анализ тех мелких потрясений, которые посещали моё сознание, едва я ощущал его присутствие неподалёку. Вы подумаете — ерунда, но это было так — он как будто заставлял меня чувствовать его, и в эти моменты моё нервное напряжение достигало пика, и мои нервы натягивались, словно струны. Я чувствовал нервную дрожь, и, казалось, сотня колоколов одновременно звенела в моей голове. Нет, я отнюдь не хочу сказать, что он делал это злонамеренно, дело было, скорее всего, в том, что за его спиной стоят некие иные, более могущественные, нежели он сам, силы, на которые, собственно, и реагировала моя нервная система, чтобы я не терял свою бдительность.
Со времени моего первого знакомства с этим человеком, я пережил множество приключений и повидал не меньшее количество удивительных вещей, но будет ложью с моей стороны сказать, будто я знаю и понимаю всё на свете. Это был единственный случай в моей жизни, когда я встретил человека, имеющего возможность столь тесно соприкасаться с миром тёмным, зловещим, нечестивым; и кто бы мог заставить меня испытывать слабость и страх лишь одним своим присутствием. Этим незавидным знакомством был господин Смит.
Мне не дано было знать, чем он занимается целыми днями за запертыми дверьми своей комнаты. По-моему, он спал вплоть до захода солнца. Никто и никогда не сталкивался с ним на лестнице и не слышал, чтобы он издал хоть какой-нибудь звук из своей комнаты в течение всего дня. Он был созданием тени, что страшатся света, отдавая своё предпочтение тьме. Хозяйка дома ничего не знала, или просто не хотела говорить. Она не имела к нему претензий, и с тех пор я часто задавался вопросом, с помощью какой магии Смит смог превратить обычную, общительную женщину, хозяйку целого дома в замкнутого и необщительного человека. Это само по себе было признаком каких-то необычных способностей.
Он жил здесь, со мной, много лет — задолго до вашего приезда. Я не вмешиваюсь в чужие дела и не задаю лишних вопросов о том, что в сущности своей меня не касается, но ровно до тех пор, пока люди исправно платят мне аренду. Это было всё, что мне удалось узнать, и хозяйка ясно дала мне понять, что больше не желает подымать эту тему. Я не настаивал, поскольку вряд ли она могла знать что-то ещё.
Экзамены, и множество других важных и волнительных событий в жизни студента, на время полностью очистили мою голову от мыслей о злополучном Смите. Долгое время я вообще не вспоминал о нём, и у меня не было ни желания, ни мужества напрашиваться в гости к этому человеку, чтобы узнать еще, что-нибудь новое о нём.
