— Ваша дочь уже невеста? — Макс почувствовал себя неловко, что задал такой вопрос.
Раввин задумался, словно позабыл, есть у его дочери жених или нет.
В глазах Циреле мелькнули и насмешка, и досада, лоб вспыхнул.
— Присаживайтесь, — сказал раввин. — Еще нет. К ней сватаются, но так заведено, что родители дают приданое, а как накопить на приданое раввину с бедной улицы? Ну, ничего, всему свое время. Откуда вы, чем занимаетесь?
Циреле приблизилась к двери, но не поспешила вернуться на кухню. Стояла и ждала, вдруг отец велит принести чай или угощение. При этом она бросала на Макса взгляды, одновременно вопросительные и осуждающие, будто на что-то намекая.
«А я бы с такой не прочь… — подумал Макс. — Надо будет как-нибудь пригласить ее на свидание».
Раввин осторожно опустился на стул, и Макс заметил, что на сиденье положена подушка, обтянутая черной клеенкой.
— Я живу в Аргентине, — сказал он, — но весь мир объездил: Лондон, Нью-Йорк, Париж, Берлин. А занимаюсь недвижимостью.
— Понятно. И что нового в мире? Евреи остаются евреями?
— Да, ребе, евреи — везде евреи, но не такие, как здесь. В Уайтчепеле есть и синагоги, и миквы[20], но молодое поколение говорит по-английски. Спросишь кого-нибудь, кто он, а он в ответ: «Ай эм э джу». «Джу» — это по-английски «еврей». А если не скажет, то и не поймешь. Парижские евреи перешли на французский, в Аргентине переходят на испанский.
— У евреев есть запрет селиться в Испании, — заметил раввин.
— Аргентина — это не Испания. Когда-то испанцы приплыли туда, изгнали или перебили индейцев и захватили их страну.
— Почему они туда приплыли?
— А почему евреи истребили народы, которые когда-то жили в Палестине? — вдруг вмешалась Циреле. — Тоже, между прочим, люди были, а не звери. За что их уничтожили?
Раввин вздрогнул. Наверно, он даже не видел, что дочь еще здесь. Дернул себя за бороду. Снял шляпу и остался в ермолке. На его высоком лбу пролегла морщина.
— Так повелел Всевышний. Те семь народов погрязли в грехе. Если глиняный сосуд стал трефным, его уже невозможно вновь сделать кошерным. Прокаливать на огне бесполезно, остается только разбить. Так же с городами и народами. Если весь город служит идолам, то он нечист и его необходимо уничтожить. Бывает, человек так глубоко увязает в грехах, что уже не может раскаяться.
— А дети в чем провинились? — возразила Циреле. — Маленькие дети не грешили.
Раввин поморщился.
— Дети страдают за грехи родителей, — ответил он хрипло. — Если родители противятся воле Создателя, занимаются колдовством и совершают прочие преступления, то уже никого невозможно спасти.
— Отец, это несправедливо.
— Что ты болтаешь? Ну как так можно? Нельзя быть милосерднее Всевышнего. Он посылает души в этот мир. Сказано: «Унешомойс Ани осиси»[21]. Знаешь что, принеси-ка лучше чаю. А может, вы перекусить хотите? — повернулся он к Максу.
— Ребе, я хотел бы попросить вашу дочь что-нибудь купить. Я дам денег. Вот, пожалуйста. — Макс встал и протянул Циреле две десятирублевые ассигнации. — Будьте добры, принесите чего-нибудь, печенья или фруктов. Я и сам поесть не откажусь, и святого человека хотелось бы угостить.
— На двадцать рублей печенья?
— Сдачу оставьте себе. На уроки русского…
Циреле резко обернулась к двери. Наверно, подозревала, что мать подслушивает.
— Вы очень странный человек!
