Чего некогда языческие мудрецы не могли и во сне представить, о том они проповедуют с великой уверенностью и убедительностью, — и не только при жизни, но и по смерти, — не двум, не двадцати человекам, не сотням, не тысячам и десяткам тысяч, а (целым) городам, племенам и народам, суше и морю, Греции и странам варварским, земле обитаемой и пустыне, возвещая учение, много превышающее наше естество. Оставив земное, они говорят только о небесном, предлагают нам другую жизнь и новый образ жизни, иное богатство и иную бедность, иную свободу и иное рабство, иную жизнь и смерть, иной мир, иной устав жизни, — все иное. (Они преподают правила жизни) не так, как Платон, составивший пресловутую “Политию”, или Зенон, и другие писавшие об общественном устройстве и составители законов. Все они самыми произведениями своими доказали, что их душе внушал злой дух, лютый демон, воюющий против нашего естества, враг чистоты, противник благонравия и низвратитель всякого порядка. В самом деле, что еще можно сказать про них, когда они предписывали всем иметь общими жен, выводить на показ мужчинам обнаженных девиц во время ристалищ, учинять украдкой браки, когда они ниспровергли и уничтожили всякий порядок и извратили уставы самой природы? Что все это — изобретения демонов и противно природе, об этом может свидетельствовать нам сама природа, которая не терпит ничего такого. И они писали об этом не среди гонений, не среди опасностей, не среди браней, а с полной безопасностью и свободой, часто пользуясь, кроме того, еще многими прикрасами. А между тем проповедь рыбарей, гонимых, бичуемых, проводивших жизнь среди опасностей, со всей охотой принимали и простецы и мудрецы, и рабы и свободные, и варвары и греки.
Видишь ли, что не хвастаясь говорил я, доказывая, что дивные дела ваших философов — он обличил как дела детского ума? Но, скажешь, тот синопянин (Диоген) был и целомудрен, и жизнь проводил в воздержании, не вступал даже и в законный брак. Прибавь же: как и каким образом? Но ты не прибавишь этого, а охотнее лишишь его похвал за целомудрие, нежели скажешь, каково было его целомудрие: так оно было гнусно и полно великого срама. Я мог бы указать на болтовню и других, на их пустые и постыдные дела; в каком отношении полезно, скажи мне, питаться человеческим семенем, как делал стагирит (Аристотель)? Какая польза смешиваться с матерями и сестрами, как установил вождь стоической философии (Зенон)? И о начальнике академии и его учителе и о других, которых еще более почитают, я доказал бы, что они постыднее и этих, и педерастию, которую они считают чем–то почтенным и относящимся к любомудрию, я раскрыл бы, сняв всякое иносказание, если бы наше слово не вышло слишком длинным, и не поспешало к другому предмету, и если бы не обличались достаточно и по одному смешные стороны всех их.[1]
Прекрасная подборка, надо сказать. Святитель Иоанн был действительно мудрым человеком, чей подлинно христианский дух сразу распознал козни врага в сочинениях этих педерастов. Блаженному Августину, к сожалению, не сразу удалось это осознать, но Господь вразумил и его. В любом случае, Церковь безоговорочно поддержала мнение Иоанна Златоуста, как следует из сочинений свт.Григория Паламы и свт.Димитрия Ростовского. Этой же ортодоксальной позиции держится замечательный русский историк–публицист Виктор Острецов, которого с присущей Вам саббатианской хуцпой, SSалов, объявляете впадшим в заблуждение. Нет уж, это не он, а Вы впали в заблуждение и до сих пор находитесь в нём.
Церковь отвергла педераста Платона, однозначно определив каким духом он был "просвещён", и поэтому я совершенно справедливо называю его дедушкой иудейского талмудо–каббалистического сатанизма. Именно так, а не иначе, получается если проанализировать тексты этого педрилы. Там можно обнаружить весь "джентльменский" талмудо–каббалистический набор языческих мерзостей: там и педерастия, и гильгуль, и маггидизм, и демонолатрия, и "теория избранной плоти", и даже проект "идеального государства".
А вот ещё одна хуцпа:
SSалов—Elista:
русские переводы блаж. Августина вообще неудобочитаемы. Это просто бессмысленные тексты, с огромным количеством смысловых искажений, нередко — с изменением значения фраз на противоположные.
