В начале 20-х годов XX в. это поняли многие биологи, и в числе первых — Хейнрот, а затем его великие последователи Лоренц и Тинберген. Ими была основана так называемая объективистская школа, которая делала упор на наблюдения в естественных условиях, вне стен лаборатории.»
Еще в 1925 году известный психолог Л. С. Выготский писал: «Рефлекс, — понятие абстрактное; методологически оно крайне ценно, но оно не может стать основным понятием психологии как конкретной науки о поведении человека. На деле мы не кожаный мешок, наполненный рефлексами, а мозг — не гостиница, а сложные группы, соединения, системы, построенные по самым разнообразным типам. В самом деле, рефлекс в том смысле, в каком он употребляется у нас, напоминает очень близко историю Каннитферштана, имя которого бедный иностранец слышал в Голландии всякий раз, в ответ на всякий свой вопрос: кого хоронят, чей это дом, кто приехал и т. д. Он в наивности думал, что все в этой стране совершается Каннитферштаном, между тем слово это означало только то, что его вопросов не понимали встречные голландцы. Вот таким свидетельством в непонимании изучаемых явлений легко может представиться иной „рефлекс цели“ или „рефлекс свободы“. Что это не рефлекс в обычном смысле — в том смысле как слюнной, — а какой-то отличный от него по структуре механизм поведения, ясно для всякого. И только при всеобщем приведении к одному знаменателю можно обо всем говорить одинаково: это — рефлекс, как это Каннитферштан. Самое слово „рефлекс“ обессмысливается при этом» ((Выготский Л. С., 1982).
По большому счету, «…рефлекс как элементарная форма регуляции есть просто аналитическая фикция и не более того? Ведь писал же Ч. С. Шеррингтон, что простой рефлекс — выгодная, но невероятная фикция.» (Батуев А. С., 2012)
Следуя за А. С. Батуевым (2012) «Рассмотрим такой элементарный безусловный рефлекс, как чесательный, в котором, казалось бы, легче вычленить конкретный пусковой фактор тактильной природы. Оказывается, что такая форма поведения запускается целым набором раздражителей, куда входят по меньшей мере тактильный, вестибулярный, проприоцептивный, зрительный. Все они составляют афферентное обеспечение данного поведенческого акта (его шеррингтоновскую воронку). Может быть, исполнительная часть более локальна? Оказывается, что она непременно начинается с торможения текущей деятельности и активной перестройки позы, затем включается запуск ритмического движения конечности и только в завершение достигается (или нет) контакт конечности с поверхностью кожи. Не будем забывать и о вегетативном обеспечении такого поведенческого акта. Естественно, что при этом просто невозможно думать о каком-то едином центральном звене, обеспечивающем переключение разномодальной афферентации на полиэффекторные аппараты данного поведенческого акта. Тогда где же располагается (согласно классическому представлению) „центр“ данного рефлекса и что выступает в качестве его рефлекторной дуги?» (Батуев А. С., 2012)
Резюмируя, А. С. Батуев пишет: «Мы привыкли эти „простые“ рефлексы, пользуясь павловской терминологией, именовать безусловными. Исследователи, как правило, довольствовались чисто внешним проявлением „рефлекса“ — наличным раздражителем и видимой реакцией. Именно такова идеология бихевиоризма и необихевиоризма. Представители этих широко распространенных течений стояли как раз на таких позициях, игнорируя центральные механизмы поведенческого акта и сводя его лишь к видимым внешним проявлениям». (Батуев А. С., 2012)
Хотя неудовлетворительность рефлекторного объяснения элементарного поведенческого акта довольно давно очевидна для многих, однако разработка более конструктивных решений этой проблемы долгое время сдерживалась тем обстоятельством, что для отказа от многовековых рефлекторных традиций в физиологии необходима весьма значительная перестройка всей системы сложившихся представлений. (Швырков В. Б., 1978)
Существует мнение, будто бы в связи с тем, что в последние годы работы И. П. Павлова прошли в специфическом политическом окружении, когда его научная теория стала рассматриваться как воплощение официальной идеологии, качество поздних работ павловских лабораторий стало сомнительным, тем более что критика теории высшей нервной деятельности была запрещена (Сироткина И., Смит Р., 2016).
