Я обернул руки и ноги новыми газетами, нашел в комоде свежие носки, а старые бросил в отверстие за газовой горелкой. Потом лег на кровать, подложил руки под голову, скрестил ноги и стал наблюдать, как вьется под потолком табачный дым. Под брюками, между бедер, в носке ощущается тяжесть домашних ключей миссис Уилкинсон. Они перехвачены толстой резинкой, чтобы не звякали предательски друг о друга.
Наконец звонок, поднимаюсь с кровати и быстро спускаюсь вниз, первые из мертвых душ только появляются, помигивая, из своих нор. В кухне все, как обычно — усатая роняет табачный пепел в свои кастрюли, клеенка на столе свежевымыта и пахнет хлоркой, каша булькает, от кастрюли поднимается пар и смешивается с табачным дымом в свете зимнего солнца из окна над раковиной. Мертвые души входят, шаркая, я пью чай без молока, с большим количеством сахара. Сегодня не ем, потому что кишки обвиты вокруг позвоночника, но чай пью, он вымывает пауков.
Потом Хилда заполняет собой дверной проем, сверкает глазами с высоты своего роста и спрашивает, не видел ли кто ее домашних ключей. Какая-то судорога злокозненной радости там, где тяжелый носок висит между обернутых газетами бедер. О, она хмурится, о великолепный ужас, о бешенство, о представление, как я капитулирую, с очаровательным стыдом достаю носок и подаю ей дрожащими пальцами, пряча глаза, с горящими щеками, и жажду наказания, выпрашиваю оскорбления, унижения, боли. Но я сохраняю спокойствие, гляжу (с лисьей хитростью) пустыми глазами, с приоткрытым ртом, медленно покачиваю головой, когда ее сверлящий взгляд обращается ко мне, впивается в душу, но дело в том, что души уже нет, теперь там только пауки, только пауки. Потом она, мрачно хмурясь, уходит, а я продолжаю пить чай, касаюсь носка, свертываю козью ножку, скрываю свое ликование.
Потом иду наружу, на свежий, холодный воздух, но она все-таки встречает меня у двери, спрашивает, точно ли не знаю ничего о ее ключах. Хитрый Паучок отвечает полным молчанием, пожатием плеч, он целиком таится в носке, а лицо над ним выражает только тупое недоуменное неведение.
Поначалу я иду быстро, быстро для меня, мимо парка, где вороны хлопают крыльями на голых ветвях, мимо запертых церковных ворот, сворачиваю налево, прохожу по виадуку (в арки перил проглядывает газовый завод), а потом, постепенно замедляя шаг, к каналу. Черно-зеленая в утреннем свете вода внезапно вспыхивает сверкающими бриллиантами под холодным солнечным светом — а на горбатом мосту спиной ко мне моя мать, я останавливаюсь, утрачиваю связь мозга с конечностями, гляжу с изумлением, с головокружительным восторгом на четкость ее силуэта на фоне светлого неба. С по-прежнему закрытым косынкой лицом она переходит мост и скрывается за стеной на другой стороне, там, где находится Китченер-стрит.
И тут наконец я иду по тропинке к мосту, впервые за двадцать лет берусь за железные перила, чувствую, какие они холодные, и шаркаю вперед. О, какой наступает ужас! При первых шаркающих шагах внутри поднимается хаотичное волнение, бурление флюидов, раздаются голоса, недоверчивое хихиканье, вопли ужаса, однако, несмотря на все это, я перехожу мост; вслепую, держась обеими руками за перила, все-таки перехожу.
И вот я плетусь по улицам, знакомым и вместе с тем чужим, почему-то странно безлюдным, странно необитаемым. Вижу какого-то мужчину с лошадью. Они стоят в конце тупиковой улицы под высокой кирпичной стеной. На мужчине белая рубашка с закатанными рукавами; на лошади только уздечка. Я стою в другом конце улицы, смотрю, как мужчина берет свисающие поводья и, обернувшись к лошади, медленно ведет ее по середине улицы. Затем пускается бегом, покрикивая на лошадь, она высоко поднимает копыта, лязгая подковами по мостовой, растягивает губы, вскидывает длинную голову и громко ржет. Они приближаются ко мне по пустой улице — бегущий вполоборота человек в белой рубашке и высоко поднимающая ноги, вскидывающая голову лошадь; дыхание их в холодном воздухе превращается в клубы пара. Когда они приближаются к тому концу улицы, где стою я, человек переходит на шаг, поворачивает лошадь — я гляжу на ее ходящие ходуном бока! — и снова бежит с ней к стене в противоположном конце.
