Возле входа в сад они поймали такси и через десять минут сидели у окна на втором этаже крошечного ресторанчика в пассаже Веро-Дода. Хозяин, начинающий полнеть и лысеть, вдребезги голубой Бернар, принес меню.
— А где Наполеон? — спросил Ким.
Бернар, не ответив, ушел на кухню. Его напарник, Жан-Клод, двухметровый корсиканец в длинном фартуке и с колпаком на голове, появился в дверях кухни. Поздоровавшись, он подвинул стул и осторожно присел.
— Не спрашивай его про Напо, — сказал он Киму. — Он погнался за кошкой в Бют-Шомон, свалился с обрыва и свернул себе шею… Бернар до сих пор не пришел в себя.
— Когда это случилось? — Ким, нагнувшись, поднял соскользнувшую на пол крахмальную салфетку.
— Месяц назад. Я вам советую телятину с белыми грибами, — сказал Жан-Клод, вставая и, пряча за спину огромные красные руки.
— Дэзирэ кивнула, соглашаясь.
— Что будите пить?
— "Помроль"? — спросил Ким.
— "Шато-Лафлер"? Семьдесят восьмого? Цена малость кусается, но если вы празднуете какую-нибудь годовщину… Не пожалеете…
— Это наш случай, — улыбнулся Ким и посмотрел на часы. — У нас как-раз юбилей… Двадцать четыре часа знакомства.
Дэз толкнула его под столом коленом.
— О! — Расплылся от счастья Жан-Клод. — Двадцать четыре часа иногда важнее, чем двадцать четыре года! Бегу в погреб!
— Не стоило ему говорить? — спросил Ким.
Вместо ответа она положила руку на его запястье. В окно был виден грязный стеклянный свод пассажа и темные немытые окна напротив.
— Наполеон, Напо был старой толстой длиннющей таксой, Ким поднял её руку к губам. — Он лежал где-нибудь под столом и выбирался лишь тогда, когда кому-нибудь приносили тарелку утиного филе с медом и фигами. Единственное, что он клянчил у посетителей…
Он осторожно поцеловал ее ладонь. Он чувствовал ее отчуждение.
— Ты грустишь? — он заглянул ей в глаза. Она опустила голову.
— Я все еще сплю… — улыбнулась Дэз.
Что-то мучило её. По лестнице поднималась веселая компания молодых немцев.
Жан-Клод принес вино и два огромных дегустационных бокала.
— Belle robe! — сказал Ким. Вино было золотисто-терракотового цвета.
— Дайте ему надышатся! — посоветовал Жан-Клод и, прихватив меню, отправился к немцам.
— Мой отец на три года старше тебя, — наконец выдала Дэз. — Ему сорок семь…
— И это тебя и тревожит?
Ким осторожно, на четверть, наполнил ее бокал.
— Нет, но ты похож на него. Физически.
— Тебе это мешает?
— Я его ненавижу…
— От чего умерла твоя мать? — меняя тему, передавая ей хлеб, спросил он.
— Сначала у неё были приступы МДП. Когда она начинала покупать три пары туфель в день, тонну косметики, ворох белья и по два костюма в неделю, мы знали, что она входит, как она говорила "в фазу затмения". Её затягивало под поезда метро. Однажды, когда на Конкорде мы ждали поезда, она так вцепилась мне в рукав блузки, что надорвала его… Боялась, что её швырнет под колеса… Закрывала окна на ночь в спальне — была уверена, что выбросится во сне. Не могла перейти через мост — бледнела, покрывалась потом… Было страшно смотреть. К счастью эти ее "затмения" длились недели две-три и повторялись не часто.
— Смена сезона?
— Весной и осенью, да… Но вообще-то у неё был свой ритм. В остальном она была как все остальные.
— И?
— Они были с отцом в Авариазе, катались на лыжах. Он отличный лыжник, даже был в каких-то сборных… Ты знаешь Авориаз?
— Провел как-то неделю. В… восемьдесят первом кажется…
— Помнишь, скалу, на которую поднимается из Морзина фуникулер? Там обрыв метров…
— В двести?
Она помолчала. Он заметил, как сквозь загар проступила бледность.
— Обрыв загорожен сеткой, там рядом детская трасса, горки… В тот день какой-то тип прыгал с дельтапланом с обрыва, в сетке был освобожден проем. Было много народа, все смотрели, как он ловит ветер крылом, готовится скользнуть вниз. Когда он уже парил над долиной и все взгляды были устремлены на него, мать сделала тоже самое — оттолкнулась и поехала по его лыжне, к обрыву. И тоже — полетела, но — без крыльев…
Ким не знал, что сказать.
— Отец был в горах, он всегда спускался последним, уже в темноте. Так, что он узнал обо всем лишь вечером. А нам домой позвонил лишь через день… Голос у него был такой обычный, ровный, домашний. Я не могла поверить не тому, что он говорил, а тому, что это — он у телефона…
