— А как твоему отцу было не стыдно участвовать в такой махинации? — возмутился Левка.
— В том-то и дело, что он ничего не знал. Он наивный как ребенок. «Еврейское счастье, — сказал он, когда его забирали в тюрьму, — стрелочник всегда виноват». Его дядя Залман «по-родственному» обманул. «Верни деньги за билеты, — говорит. — Как жалко, что такой великий артист и заболел! Надорвался во время пения».
Левка рассмеялся, сказал:
— Да, Шаляпин — это певец! Жаль, что за границу убежал. Я бы с родины никогда не убежал!
— Я тоже, — сказал Миша.
«И я никогда», — подумал в углу воспитательской Радик.
— Борис Борисыч, можно вас на минутку? — позвал из пионерской комнаты Левка.
Воспитатель подошел к нему.
— Похож? — спросил Левка, указывая на только что нарисованный портрет Буденного.
— Похож, — ответил Борис Борисович, — я бы только чуть заштриховал гимнастерку. Вот так.
Он взял карандаш и поправил рисунок.
— Лучше?
— Лучше, — согласился Миша. — А как мой Папанин?
— Хорош твой Папанин, — похвалил Борис Борисович. — А вот медведь на льдине совсем на медведя не похож.
— Он у меня больше на ишака похож, — согласился Миша. — Не получаются у меня животные.
— Тренируйся, получится.
— А что, если Буденного на коне нарисовать? — спросил Левка.
— Как он парад на Красной площади принимает? — предложил Миша.
— Неплохо.
«Верно, — подумал Радик, — как это Буденный — и не на коне? Все равно что без усов...»
— Ну, что еще у вас тут? — спросил воспитатель.
— Это специальный выпуск к двадцатилетию Советской власти, — ответил Миша. — Под рубрикой «Но пасаран!» — испанские события, бой за Сарагосу, дальше: дети-орденоносцы — хлопковод Мамлакат Нахангова, юные животноводы Барасби Хамгоров, Коля Кузьмин, победитель международного конкурса скрипачей Буся Гольдштейн, а вот тут текущие дела старшего отделения.
— А почему же ничего нет о приезде испанских детей в Ленинград? Обязательно вставьте!
Борис Борисович вернулся в воспитательскую, взглянул на ходики и углубился в свои бумаги.
«Нет, Бор Борыч Левку больше любит, совершенно точно, — подумал Радик, — сейчас по голове его погладил, а на меня даже не посмотрел». Конечно, Левка художник мировой. Недаром его картины были развешаны на выставке в Доме Красной Армии. Потом их мать отвезла на выставку в Куйбышев, куда ездила на совещание жен комсостава. Оттуда рисунки отправили в Москву. Значит, вся Москва видела, как Радик ест яблоко.
Картину Левка назвал «Мальчик с яблоком». А мог бы назвать и поточнее: «Мой замечательный, послушный брат Радик Осинский с антоновским яблоком». Ведь, может быть, именно благодаря этой картине, именно благодаря Радику, который так здорово ест яблоки, Левку и премировали велосипедом. А теперь поди докажи! Левка так и сказал:
— Не выдумывай. Я вовсе не тебя рисовал. Мальчик-то не рыжий, не курносый, без веснушек, — видишь? Так что кататься не дам и не проси.
Левка нахально врет: он воспользовался случаем и тайком нарисовал именно Радика, когда тот спал. А закрасить волосы черной краской, убрать веснушки и пририсовать яблоко — это и Радик сумеет, дай ему те краски, которые Левке подарил отец. Только разве Левка даст их? Держи карман шире!
И все-таки Левка достоин велосипеда. Он даже ордена достоин, как Мамлакат Нахангова. Какой портрет отца висел над фисгармонией между полками с чертежами и журналами! Все было точно: и нос похож, и очки, и четыре кубика на петлицах...
— Борис Борисыч, а Буденный когда-нибудь без усов ходил? — спросил Радик.
— Я с тобой не разговариваю.
Радик тяжело вздохнул. Из пионерской комнаты донесся голос Миши Каца:
— Ты любишь музыку?
— Люблю. Я в духовом оркестре играл на трубе. Знаю ноты.
— А на гитаре играешь?
— Немножко. Только без нот.
Левка снял со стены гитару, подстроил ее и запел:
На аллеях центрального парка,
Где ни глянешь, цветет резеда...
Можно галстук носить очень яркий
И быть в шахте героем труда...
Миша подхватил высоким фальшивым голоском:
Как же так резеда? И героем труда?
Почему? Растолкуйте вы мне.
Потому что у нас каждый молод сейчас
В нашей юной, прекрасной стране...
