Он осторожно убрал мою руку и прошел мимо.
— Прошу тебя! — Я зарыдала. Отчаянно. До судорог.
Он ушел, не простившись и не простив.
Все действительно было кончено. Я хорошо узнала моего мужа. Очень хорошо. Они с моим отцом были похожи. Во всем. Жестко обрубали концы.
Я не поняла, что выиграла эту терцию. Всухую. И проиграла всухую. Ничего я не поняла. В семейной корриде сначала убивают чувства, а затем убивают себя.
С тех пор мой муж говорил мне только «да» и «нет». Если бы я была на его месте, я поступила бы так же. Но и я его не простила. В моих глазах тоже легко можно было прочитать: «Люблю. Видишь? Люблю».
Нам не повезло, мы дорожили больше собой. Но любовь свою я не забыла. И он не забудет. Знаю.
Челищев преследовал меня своим навязчивым вниманием с тех пор, как я появилась на работе. Он сделал мне подарок авансом, перевел из кадров в информационную логистику. Там было больше шансов расти. Но я игнорировала мезозой, как игнорируют уличный туалет, если есть все удобства. Пока меня не пригласила к себе на день рождения Мокрицкая. Отметить его в русской бане. Круг приглашенных оказался очень узким, а среди приглашенных обозначился Челищев. Спустился с Олимпа смыть мезозойский нектар. Я сразу поняла, в чем дело, и обозлилась. В списках друзей Мокрицкой Челищев не значился. Она была таежной мошкой. Жизнь вне тайги не дает ее заметить. Даже под лупой. О ней просто не думаешь.
Мы сидели с Мокрицкой в бане, раскрашивая себя медом с солью. Дверь открылась, и вошел Челищев в римской тоге из простыни.
— Здрасте, — испуганно сказала Мокрицкая.
— Ты это… — Челищев наморщил лоб, вспоминая, как ее зовут. — Пойди прогуляйся. Остынь.
Она вышла из парилки на автомате в чем мать родила. Даже не взглянув на простыню. Я тоже была в чем мать родила. И в меде с солью. Челищев глядел на меня, багровея то ли от жары, то ли… От тестостеронового криза! Я глядела на него как зачарованная. С него упала простыня. Сама. И я увидела безволосые гениталии. Почти без единого волоса. Только огромный коричневый морщинистый мешок и маленький, детский, отросток посередине. Отросток распухал на глазах тяжко и трудно, покрываясь сетью натруженных вен. Он целился в меня пистолетом, а потом поднялся вверх, как шлагбаум. Не знаю, с чего я поплыла. От разницы между красивым мужским телом и его ущербным, извращенным подобием? От того, что для разнообразия хочешь иногда попробовать жареной саранчи или острого сыра с копошащимися в нем личинками?
Мы вышли из парилки, в бане не было никого. Их всех слизало кипящим паром. Челищев получил свое. Без посторонних.
Я вернулась домой, не смея поднять глаз. Для того чтобы в них никто ничего не прочитал. Хорошо, что мы не спали с мужем вместе. Это было бы труднее. Ужасно.
Зачем я это сделала? Чтобы заразиться чужой, вонючей мерзостью? Чтобы в меня вползли копошащиеся личинки острого вонючего сыра, запрещенного даже на его родине?
Утром я исподтишка смотрела на мужа. Он снова точил на кухне свой дурацкий нож. Его губы были крепко сжаты, а раньше они мне улыбались. Его глаза сузились до щелей, а раньше они меня любили. Когда мы все потеряли? Кто знает точное время таких потерь?
Может, лучше мелодрама? Мужчина убивает неверную женщину. Значит, она ему еще дорога? В мелодраме смерть для женщины — избавление, никаких мучений, никакого раскаяния. Для мужчины — чувство выполненного долга, чтобы легче потом жилось.
— Что тебе надо? — спросил он меня, не повернув головы.
— Ничего.
Я встала с места и вышла из кухни, а в дверях задержалась.
— Зачем ты все время точишь нож? Острые лезвия быстро тупятся.
— Какая разница? — безлично отозвался мой муж и поднял нож.
Лезвие ножа сверкнуло красным солнцем. Он провел пальцем по режущей кромке. Нож оставил царапину с цепочкой крови на подушечке пальца.
Я оставила мужа на кухне. Он не закончил с ножом. Действительно. Какая разница?
Нас всегда связывал только секс и ничего больше. Секс — это физиологические отправления. Не более. Мы не сумели встроиться друг в друга и стали друг другу не нужны. Любовь — единственный спецэффект, который мы помним всю жизнь, о биологической смерти и рождении мы не помним ничего в силу понятных причин. Но спецэффекты наскучивают рано или поздно. И тогда приходится искать эрзацы. Мы с мужем прошли свой путь от А до Я. Дальше пути не было. Остался лишь один вопрос. Шкурный. А я?
