– Так вот, девонька, сестру на кухне-то закалят, как следует, узнают ее характер, способности и наклонности и определят ей послушание по сердцу и складу душевному. У нас ведь, кроме кухни, есть много послушаний, – проговорила монахиня, разбивая яйца и вливая по одному в чан. – Основное, конечно, в лазарете. Там сестры милосердия выхаживают больных, раненных на Русско-японской войне, увечных солдат или неимущих горожан (такие тоже имеются!). Есть у нас в обители и рукодельная. Сестры у нас и шьют, и вяжут, и делают бумажные плафоны на продажу. Трудятся сестры и при приюте для девочек – кто воспитателем, кто учителем. Воскресная школа у нас недавно открылась для фабричных женщин – и там некоторые наши сестры нашли свое поприще. Знаешь, девонька, Матушка у нас хрупкая и нежная, а силы в ней, силы – не у каждого мужчины такая сила есть. Правда Господь наш говорит: «Сила Моя в немощи творится!» Так и есть девонька. Женщина сосуд немощной, а ежели она Богу служит, то сосуд она несокрушимый и бесценный.
– Мать Пелагея… – начала вдруг Лёля. – А что же, Богу можно служить только в монастыре?
– Нет, конечно, милая. Богу можно везде служить. Куда Он Сам тебя определяет, там и служи Ему. Ему ведь что нужно от нас – сердце наше, а не наше занятие.
– Матушка, а разве можно только одного Бога любить и только Ему служить? Я, признаться, не понимаю, как это, ведь Бога не видишь, есть ли Он…
– Милая моя, Бога глаз не видит, а сердце чувствует… – мать Пелагея отставила корзину с яйцами и пристально посмотрела на Ольгу. – Ты молись, девонька, и Господь откроет Себя тебе. Верою душа живет, а в безверии умирает. А про любовь… Если ты ближнего не любишь, то и к Богу любви нет. Сначала надо нам учиться ближнего полюбить. А через служение ближнему мы и Богу служим. Это раньше в пустыню уходили и там только с Одним Богом разговоры вели и Ему служили. А в наше время, в городе, нам нужно о ближних думать и им служить, да душу свою хранить от греха. Это Богу и угодно.
На кухне снова стало тихо. Только было слышно, как стучат настенные часы да в какой-то кастрюле бурлит вода.
– Я смотрю на вас, мать Пелагея, – призналась Лёля, – и так отрадно: кажется, вы всем довольны, всему рады. Наверное, хорошо иметь такое расположение души…
– Да, голубушка, когда ты с Богом, когда страшишься жить не по Его заповедям и идти против Его воли – все в жизни становится на свои места: все выходит хорошо и ладно, – отозвалась монахиня. – А вот и пасочка наша дозрела. Сухофрукты засыплем, и можно в формы переливать да под гнет ставить в погреб.
* * *
«Господи, Ты есть? Ты существуешь?
Ты видишь меня сейчас? Слышишь ли Ты меня?»
Ольга стояла в Покровском храме Марфо-Мариинской обители, подняв голову к сводам. Шла литургия Василия Великого. Но девушка не следила за ходом службы. Она смотрела на росписи в храме и видела перед собой Христа, благословляющего детей, Христа, восходящего на осляти в Иерусалим, Христа, разговаривающего с Марфой и Марией. Росписи были совсем иные, нежели она привыкла видеть в храмах. Прозрачные, сиренево-бирюзовые, они словно пели о весне и Пасхе, которые вот-вот должны были наступить. А главное, Христос на этих росписях казался таким близким и родным.
Уста девушки невольно шептали: «Господи! Когда-то я считала, что Ты рядом со мною и Ты будешь рядом всегда. Тогда я была маленькой девочкой, и Ты для меня был живой. Я разговаривала с Тобой каждый день, делилась с Тобой своими радостями и печалями. Но потом я выросла и потеряла Тебя. Если честно, я даже стала полагать, Тебя и нет вовсе.
Здесь же, в этой обители, я вижу людей, в лицах которых – свет. Я смотрю на эти лица, и мне кажется, я вижу в них Тебя. Так, значит, Ты существуешь?»
В храме было много народа – помимо сестер пришли из лазарета ходячие больные, воспитатели привели девочек из приюта – они стояли с левой стороны рядком в белых платочках и фартучках, с серьезными сосредоточенными личиками. Были на службе и миряне, близкие к Елизавете Феодоровне.
«А если Ты есть, что мне делать? Как мне снова найти Тебя?» – взывала Ольга.
