Она набрякла от воды и тяжело перевалилась на другую сторону; спина была как-то неестественно изогнута, — похоже, девушка сломала позвоночник. Как только Линда представила себе это, в ушах ее раздался громкий хруст. Она слышала хруст позвонков в шее девушки, сломавшейся под неожиданным ударом; девушка была хороша собой, весела, бесстрашна, счастлива своей молодостью, ждала от жизни только хорошее и ничего плохого, и вдруг этот страшный удар перерубил ей шею. Линде казалось, что она своими глазами видела, как от девушки отлетела жизнь; а теперь она стояла и смотрела, как Брудер шевелит палкой шею девушки и та послушно поворачивается. И вдруг Линда отчетливо поняла, что этот страшный звук, который раздался только в ее воображении, она теперь запомнит на всю жизнь и что этот день, этот шорох прибоя, эти серые чайки, лежащие без движения на ветру, это неспешное солнце, эта рука Брудера у нее на бедре, этот его глубокий голос, совсем не похожий на мальчишечьи голоса, его вопрос: «Ты как?» — что все это, вместе с тяжелым трупным запахом, вздутой белой плотью, рыхлыми от воды лодыжками, золотыми волосами лобка, которые стали ей видны, когда Брудер все-таки ухитрился перевернуть палкой тело, и, когда они увидели уже заметный живот, оба выдохнули: «О господи, да она беременна!» Тогда Линда и поняла, что все это вместе когда-нибудь станет особенным, значительным и для нее, и для Брудера, и этот, тогда молодой, человек с палкой в руке, молодой человек, который пришел с войны вместе с ее отцом, который спал теперь в ее постели и который отвлек на себя все отцовские чувства, которые Дитер питал к Эдмунду, а может быть, и ее чувства к брату, такому же черноволосому, как и она сама, с телом стройным, как у животного (как-то, через окно дома, Линда увидела его раздетым), со связками мускулов на груди, на ногах, с пучками черных волос в подмышках, — так вот этот, тогда молодой, человек по имени Брудер притянул Линду к себе. Своей грудью она чувствовала, как колотится его сердце, как этот стук отдается в ней. Она тихо заплакала, припав к его плечу, а он бережно поглаживал ее по голове. Линде хотелось, чтобы это никогда не кончалось, но запах был такой мерзкий, что дольше оставаться в Соборной бухте было никак нельзя; она сказала: «Мы вернемся, когда день будет получше», он согласно кивнул, выпустил ее из объятий, всей душой желая, чтобы так и было; он, правда, совсем не был в этом уверен так же твердо, как она, и они молча пошли по берегу, и каждый представлял будущее по-своему.
На Джелли-Бич поднимался прилив, и волны уже успели выбросить на песок сотни апельсинов. Линда и Брудер снова заметили того же мальчика — он сидел на скале и пересчитывал то, что успел добыть в лужах прилива. Он сидел на корточках, и круг соломенной шляпы совсем закрыл его спину. Брудер тихо сказал: «Давай не будем говорить ему о девушке, а то испугается» — и громко позвал мальчика, Линда тоже крикнула, и когда они подошли ближе и мальчик обернулся, то оба застыли от неожиданности. Это был вовсе не мальчик — соломенная шляпа скрывала Шарлотту Мосс.
Сидя на скале, она пристально рассматривала свежую щепку тикового дерева, серебряную вилку, моток веревки и пару апельсинов. «Здесь было крушение», — заявила Шарлотта, как заправский следователь. Не теряя времени, она строчила в своей записной книжке, запасливо держа за каждым ухом по карандашу.
— А что за корабль?
— Грузовой, из Сан-Педро. Вез полмиллиона апельсинов в Мэн.
Она довольно улыбалась оттого, что узнала столько сенсационных фактов, как будто в подтверждение, показала им то, что нашла после кораблекрушения, и добавила:
— Кажется, все погибли.
— Откуда ты знаешь?
— Сообщили по телеграфу. «Пчела» отправила меня сюда — поискать, что вынесло на берег. А вы откуда? — спросила Шарлотта.
— Гуляли и далеко зашли, — ответила Линда.
— Да уж. Вы ведь здесь проходили больше часа назад.
Подбородок Шарлотты, готовой к сбору новостей, слегка дернулся, ей в голову пришла мысль, и она тут же ее записала.
— Мы ходили в Соборную бухту, — сказал Брудер.
