От этих слов, исполненных достоинства и, главное, искренности, принц затрепетал: на мгновение он испугался, что его самолюбие будет унижено еще более прямым обвинением, но в общем он испытывал ощущение скорее приятное, — он любовался герцогиней, весь ее облик дышал в эту минуту величавой красотой.
«Боже мой! как хороша! — думал принц. — Надо кое-что и прощать столь необыкновенной женщине, другой такой, пожалуй, не найти во всей Италии. Ну что же, поведем тонкую политику, и, может быть, она станет со временем моей любовницей. Какая разница между таким созданием и этой куклой, маркизой Бальби, которая к тому же крадет ежегодно у моих бедных подданных по меньшей мере триста тысяч франков. Но не ослышался ли я? — вдруг вспомнил он. — Кажется, она сказала: „Присудили к смертной казни моего племянника и столько других людей?“» Чувство гнева вновь взяло верх, и принц заговорил уже высокомерным тоном августейшей особы:
— А что же надо сделать, сударыня, чтобы вы остались?
— То, на что вы не способны, — ответила герцогиня с оттенком горькой иронии и самого откровенного презрения.
Принц был вне себя, но долголетний опыт в ремесле самодержца помог ему подавить злобу.
«Надо овладеть этой женщиной, — подумал он, — это мой долг перед самим собою, а потом уничтожить ее презрением… Если она выйдет сейчас из моего кабинета, я никогда больше ее не увижу».
Но в эту минуту он был пьян ярой ненавистью и не мог найти слов, которые соответствовали бы его «долгу перед самим собой» и вместе с тем удержали бы герцогиню от намерения сейчас же покинуть его двор.
«Нельзя, — думал он, — ни повторять попытку дважды, ни делать ее смешной». Он встал перед дверью, загородив дорогу герцогине. В это время он услышал, что кто-то тихонько стучится в дверь.
— Какой еще там мерзавец, — закричал он во весь голос, — какой еще мерзавец явился надоедать мне!
Показалось бледное, испуганное лицо несчастного генерала Фонтана; замирая от страха, он еле выговорил:
— Его превосходительство, граф Моска, испрашивает чести быть принятым вашим высочеством.
— Впустить! — крикнул принц и, когда Моска вошел и поклонился, сказал ему:
— Ну вот, не угодно ли! Герцогиня Сансеверина желает сию же минуту уехать из Пармы и поселиться в Неаполе, и к тому же говорит мне дерзости.
— Что?! — воскликнул Моска, весь побледнев.
— Как? вы не знали о ее намерении?
— Не слышал ни слова! Я расстался с герцогиней в шесть часов вечера, она была весела и довольна.
Ответ этот произвел на принца потрясающее впечатление. Прежде всего он пристально посмотрел на графа и по выражению его бледного лица понял, что Моска говорит правду и отнюдь не является пособником дерзкого плана герцогини.
«В таком случае, — подумал принц, — я потеряю ее навсегда. Наслаждение и месть ускользнут от меня одновременно. В Неаполе она со своим племянником Фабрицио будет сочинять эпиграммы о большом гневе маленького властителя Пармы».
Он взглянул на герцогиню; сердце ее переполняли гнев и величайшее презрение, глаза были устремлены в эту минуту на графа Моска, и тонко очерченные губы выражали горькое разочарование. Все ее лицо говорило: «Низкий царедворец!»
«Итак, — думал принц, внимательно всматриваясь в нее, — потеряно и это средство вернуть ее в мое государство. Через минуту, если только она выйдет из кабинета, она будет для меня потеряна. Бог весть, что она там порасскажет в Неаполе о моих судьях… А при ее уме и дивной силе убеждения, которой одарило ее небо, ей все поверят. Из-за нее я прослыву смешным тираном, который вскакивает по ночам и смотрит, нет ли под кроватью злоумышленников…»
Применив ловкий маневр — как будто расхаживая в волнении по кабинету, чтобы успокоиться, — принц снова очутился перед дверью; в трех шагах от него, справа, стоял граф, бледный, подавленный, и дрожал так сильно, что вынужден был опереться на спинку кресла, в котором герцогиня сидела в начале аудиенции, — в порыве гнева, принц далеко отшвырнул его. Граф был влюблен. «Если герцогиня уедет, — думал он, — я последую за нею. Но пожелает ли она видеть меня? Вот в чем вопрос».
