Самообладание окончательно покинуло Хейли, когда его ладони оказались на ее ягодицах. Она задыхалась от вожделения, в то время как руки Тайлера методично втирали густой лосьон в ее кожу. Ее бедра, внутренние сгибы колен, икры и даже стопы в полной мере изведали сладость этих прикосновений.
Уткнувшись лбом в покрывало, Хейли с трудом подавила стон животной страсти, ощутив, как мужские бедра сжали ее ноги. Его руки забрались под лежащую на животе женщину, дрожа от желания ласкать ее груди. В тот же момент она осознала, что за это время он успел полностью обнажиться. Он был тяжел, но это была восхитительная тяжесть. Хейли вскричала от наслаждения, когда ее спину наконец защекотали волосы, росшие на его груди.
Прильнув ртом к ее уху, Тайлер пробормотал голосом, севшим от страсти:
— Позволь мне любить тебя, Хейли. Прямо сейчас, пока я не умер от жажды.
Он приподнялся, позволив Хейли перевернуться на спину. Несколько долгих секунд Тайлер пожирал глазами ее тело. Там, где останавливался его взгляд, она отчетливо ощущала легкое покалывание, точно от слабого электрического тока. Затем медленно, будто усталый победитель, получающий заслуженную награду, он всем телом опустился на нее.
Этот поцелуй оказался пьянящим для них обоих. Язык Тайлера лишь слегка раздвинул губы Хейли и медленно обследовал их с внутренней стороны, а потом осторожно встретился с ее языком. Однако теперь, когда все условности были отброшены, язык женщины сам порывался проникнуть сквозь преграду мужских губ.
Такая реакция на поцелуй с ее стороны была в высшей мере необычной, а потому Тайлер сам потерял голову. Словно человек, обезумевший от голода, он припал губами к женской плоти. Рот его истязал груди Хейли, язык неистово ласкал затвердевшие соски. Покрывая поцелуями тело женщины, Тайлер наконец достиг ее плоского живота, и тут уж его язык в полной мере проявил свои эротические способности. Пальцы Хейли впились в волосы Тайлера, и его имя сорвалось с ее губ, когда она почувствовала обжигающие поцелуи на внутренней стороне своих бедер.
— Хейли… — Он произнес ее имя благоговейно, как слова молитвы, снова ложась на нее. Нетерпеливыми движениями тела она сама помогла ему занять прежнее место. Следующий пламенный поцелуй выполнял роль разведки перед решительным боем. Как и можно было ожидать, ее тело оказалось податливым — она была готова принять его.
— Хейли, милая моя Хейли, — бормотал Тайлер, овладевая ею тем вечным способом, который не претерпел никаких изменений за многие тысячелетия взаимоотношений мужчины и женщины.
Вспышка боли и страха озарила ее сознание, когда он преодолел последний барьер. А потом наступило чудо — совершенно новое, неведомое до сих пор чувство постепенно, волна за волной, начало накатывать на нее.
— Тайлер, Тайлер… — Хейли не сознавала, что монотонно повторяет его имя, пока он не застыл в напряженной позе. Приподняв голову, мужчина пристально вглядывался в ее лицо, сияющее от счастья.
— Я сделал тебе больно, Хейли? Только скажи, и я…
— Нет-нет, — поспешила ответить она, притягивая его голову к себе для поцелуя. — Вовсе нет. Просто я никогда не знала… Даже представить себе не могла… — Запнувшись, Хейли в новом порыве сладострастия запрокинула голову и подняла бедра еще выше, чтобы сильнее почувствовать волшебное упоение любовью.
— Так прими же меня, Хейли, — простонал он, прижимаясь щекой к ее лицу. — Всего, целиком… Вот так. Только так, любовь моя. Двигайся, двигайся вместе со мной… О боже, до чего же это прекрасно.
Целая Вселенная вместе со всем, что Хейли знала, чем она дорожила, внезапно сжалась до размеров крохотного мячика. То, что она только что изведала, было подобно ослепительному свету, который вполне мог заменить ей солнце. Это было неизбежно — такова была воля судьбы. Однако главное заключалось не в акте любви, как бы великолепен он ни был сам по себе. Источник высокого экстаза заключался в мужчине, который был сейчас рядом. Никто другой не мог дать ей и десятой доли подобного счастья. Она любила Тайлера Скотта. Их движения были на редкость слаженными; слияние душ было столь же полным, как и слияние тел. Она отдала ему свою плоть, свою любовь. А он, наполнив ее собою, подарил ей такую полноту ощущений, которую не могла вместить обычная человеческая душа. И две души, слившиеся вместе, одновременно взорвались в пароксизме острого наслаждения. Это наслаждение было подобно музыке, вполне заслуживающей звания гимна жизни.
