Клавьер был одет так, словно и вовсе не спал эту ночь: камзол цвета темного изумруда, расшитый брабантской вышивкой, темный галстук заколот бриллиантовой булавкой, белый стоячий воротничок выглядел как только что накрахмаленный, белокурые волосы связаны сзади бархатной лентой на манер санкюлотов. Лайковые перчатки, теплый с иголочки плащ, шляпа «а ля андроман» – словом, Клавьер смотрелся так, будто только что вышел из модного магазина.
– Почему вы приехали? – спросила я, удивленно его разглядывая. – Еще даже не рассвело.
– Я не ложился сегодня. Я к вам прямиком из клуба и только потому, что не хочу, чтобы вы наделали сегодня глупостей. Вы ведь знаете, какой предстоит день.
О да, я знала это. День казни короля. Именно сегодня на площади Луи XV, переименованной в площадь Революции, будет казнен Луи XVI.
Я намеревалась пойти на площадь. Но я не собиралась делать какие-нибудь глупости.
– Вот и хорошо. Но будет лучше, если этот день вы проведете вместе со мной.
Я закрыла глаза. Мне показалось, что я не видела Клавьера лет сто. Или сейчас впервые с ним встретилась. Как бы то ни было, но я только сегодня забыла о том, что было раньше. Я сознавала лишь то, что, когда он рядом, я могу ни о чем не волноваться.
– Обнимите меня, – сказала я вдруг.
Мне хотелось не любовных объятий, и он это понял. Он обнял меня как раз так, как мне нужно было: сильно, нежно, спокойно. Мне сразу стало тепло, я перестала дрожать, и улеглось внутреннее волнение. «С ним я могу ничего не бояться, – стучало у меня в висках. – Ничего. С ним я могу забыть обо всем и больше ни за что не бояться».
Я прижалась щекой к его сильному плечу, с удовлетворением чувствуя, как он гладит распущенные по плечам, спутанные после сна волосы.
– У вас совершенно восковое лицо, – произнес Клавьер. – Прежними остались только глаза, но это глаза испуганной птицы.
– А чего же вы хотели? – прошептала я. – Я вообще скоро сойду с ума. Целый год вдали от своего ребенка – вы можете себе это представить? И никто, никто не хочет мне помочь. Даже вы.
– Я должен заметить, что ваше отношение ко мне изменилось.
– А что же мне остается? Вы один, на кого я еще могу надеяться. Но надеюсь, наверное, зря.
Он крепче прижал меня к себе, и его шепот обжег мне ухо:
– Вы говорите о ребенке, имея в виду пропуск? Дорогая, я не Батц. У меня нет его связей. Я готов заплатить за этот пропуск сколько угодно денег, но надо еще знать кому. А я не знаю. Я говорю чистую правду, дорогая, и, хотя у меня много пороков, терзать ваше сердечко – нет, на это я не способен.
Я верила ему, верила с первого же слова. Он не мог меня обманывать. Это было бы слишком чудовищно.
– Остается ждать Батца. И ради Бога, успокойтесь. Ведь ваш ребенок где-то в Бретани, не так ли?
– Да, он там… но он так далеко от меня!
– Но с ним же есть какая-нибудь нянька, кормилица?
– Да.
– Вы уверены в ней?
– Вполне. Она моя вторая мать.
– Так какие же основания так волноваться? У меня действительно отлегло от сердца. Клавьер прав. Даже если с Маргаритой что-то случилось, в Сент-Элуа есть Франсина, Паулино, кучер Жак – в каждом из них я полностью уверена.
– Как вы замерзли, – сказал Клавьер. – Неужели у вас не топится?
Он сжимал меня в объятиях так бережно и осторожно, словно я была хрупким сокровищем, и чувствовалось, что этого момента он ждал очень долго. Нет, это не может быть ложью, он меня не обманывает, он искренен, и я потому так уверена в этом, что под влиянием его искренности сердце у меня тоже дрогнуло. Я огорчалась, что этого не произошло раньше, и с моих уст уже был готов сорваться извечный женский вопрос: «Вы меня любите?»
Но я сдержалась, слушая его повелительный голос:
– Вы сейчас же пойдете и оденетесь. Надеюсь, у вас есть во что одеться? Потом я отвезу вас в одно место, далеко не такое скверное, как это, где вас приободрят и помогут прийти в себя.
Я даже не спросила, куда именно он меня повезет, и послушно отправилась одеваться. То ли сон полностью исчез, то ли встреча с Клавьером так на меня подействовала, но я почувствовала себя бодрее и энергичнее, чем полчаса назад. Выйдя во двор, заваленный нечистотами, где меня ожидала карета Клавьера, я уже могла вполне искренне улыбаться.
