Я слушала, чувствуя, как меня захлестывает ярость. Нет, он говорил совсем не то, что нужно! Да, мне нужна поддержка. Но разве из этих рук? Остолбенев от гнева, я смотрела на человека, который самонадеянно полагал, что несколько ласковых искренних слов и излияний заставят меня забыть то, что было раньше. Забыть унижения, забыть Валери, которой я так верила и которая шпионила за мной по указанию Клавьера? Забыть то, что благодаря его усилиям я не смогла вовремя уехать из Парижа, так как у меня не было денег, не смогла вовремя воссоединиться с Жанно и детьми и вовремя оказаться в Вене! В сущности, это из-за Клавьера надо мной свистели пули и гранаты во время штурма Тюильри, из-за него я видела ужасы сентябрьских убийств, одно кошмарнее другого! Из-за него я чуть не сошла с ума, а он называет это наблюдением за моим поведением! Да он просто следил за мной, как за дыней, зреющей под стеклянным колпаком!
Невообразимая, безумная, почти первобытная ярость овладела мной. Я была готова на все, лишь бы унять поток этих воспоминаний. Не помня себя, я изо всех сил ударила Клавьера по щеке.
– Замолчите! Замолчите, вы, подонок, иначе я закричу на весь дом! Я не желаю вас слушать. Вы… вы… вы самый мерзкий из мерзавцев, меня тошнит от одного вашего вида, вы… если бы дьявол взял вашу душу, я бы…
Спазмы перехватили мне горло, не давая говорить. Чувство оскорбленной гордости душило меня. В эту минуту вся аристократическая кровь моих предков взыграла во мне, смешавшись с бешеным темпераментом моего итальянского прошлого. На какое-то мгновение я потеряла способность соображать, перед глазами у меня потемнело и я, уцепившись за ручку кресла, почти лишилась чувств.
…Чьи-то руки мягко обнимали меня, успокаивающе гладили плечи. Еще ничего не видя перед собой, я слышала мягкий спокойный голос, раздающийся над моей головой:
– Полно, дорогая, придите в себя. Я ожидал такого взрыва, и ваш поступок меня ничуть не удивляет. Эмоции когда-нибудь проявляются, не так ли? Успокойтесь и перестаньте дрожать.
Меня обнимал Клавьер, это я теперь понимала. Гнев снова всколыхнулся во мне и… замер. Я сознавала, что мне следует уйти, а еще лучше – повторить свои оскорбления. Но мною овладело чувство совершенно противоположное: ощущение защищенности, спокойствия, полнейшей безопасности. И с чего это я так расчувствовалась? Вздрагивая от беззвучных рыданий и стуча кулаком по груди Клавьера, я упорно повторила:
– Черт возьми, это вы во всем виноваты. Это вы виноваты, что я стала как сумасшедшая, что я… что я разучилась владеть собой.
– Чем чертыхаться, вы бы лучше высморкались. Вот, возьмите платок. И выпейте воды, а то у вас начнется икота.
Я выпила немного воды и невольно подняла глаза на Клавьера. Он казался очень бледным, а на щеке все так же горело пятно от пощечины.
– Только прачка может так драться, – сказал он, прикасаясь к щеке. – Сударыня, вы совершили непростительный поступок. Я притворюсь, что не заметил этого, и только потому, что вы особенная. Вы так долго были моей мечтой, что я привык к вам. И мне кажется, что я чуточку влюблен в вас.
– Влюблены?
– Только чуточку, и, пожалуйста, не задирайте нос.
– Ну что ж, тем хуже для вас, господин Клавьер. Отныне между нами все кончено, я ненавижу вас, вы сделали мне слишком много зла.
Он взял меня за подбородок, заглянул в глаза.
– Но в ваших глазах абсолютно не видно ненависти.
– Но там есть память о том зле, что вы…
– Я причинил много зла, но добра я могу причинить еще больше.
Я молчала. Честно говоря, я ничего до конца не понимала. Иногда мне казалось, что я сплю. Неужели это с Клавьером я разговариваю о таких делах? Да, сейчас я не чувствовала к нему ненависти. Злость прошла так же быстро, как и появилась, зато возникло ощущение той самой надежной поддержки, о которой я столько мечтала. Почему? Этот вопрос ставил меня в тупик. Ведь я не люблю Клавьера. У меня нет к нему абсолютно никаких чувств, он мне безразличен. Я даже не замечаю его привлекательности как мужчины. Вернее, я знаю, что он красив, но мне нет никакого дела до этого. Я замечаю только эту спокойную силу, эти мужские руки, способные и, похоже, желающие меня защитить… Возможно, на меня повлияли и те дни, что я провела в Сен-Жерменском особняке вдали от забот о хлебе насущном и борьбы за существование. Такая жизнь, безусловно, хороша, но… но не могу же я забыть то, что было! Да, я бедна, но продавать себя и жить содержанкой пока не намерена.