– Ты бы, Петя, поаккуратнее, – попросила жена. – Он человек московский, с образованием. Мало ли…
– Сорок лет мне, – побагровел от подступившего возмущения капитан. – Поздно в академию. В пользу бедных разговорчики, – употребил он свою любимую фразу и, успокаиваясь, уже мягче спросил:
– К Дарье ходила?
– Была.
– Ну и что?
– От Васяткиных дачник съезжать собрался.
– Писатель? Черт с ним, пусть съезжает. За этими тянется, за беклемишевской родней.
– В магазин, говорят, три холодильника привезли. Два продали, а один продавщица в кладовку затащила.
– Ишь ты, – сказал капитан. – Неужто интерес имеет?
– И рыбу, – заметила жена.
– Что рыбу?
– С завода сто кило рыбы доставили. А продала, говорят, восемьдесят.
– Чепуха, – отрубил капитан. – Это Дарья со злости брешет. Ее тоже понимать надо. Старуха склизкая. Ну, а еще что?
– Все будто. Да, чуть не забыла. Из дома этого, ну из того, где покойник, ночью сияние было.
– Какое еще сияние? – хмыкнул капитан.
– Обыкновенное. Свет, значит, – стала объяснять жена. – Как раз в ту ночь, когда убийство…
– Самоубийство, – поправил капитан.
– А какая разница? – отмахнулась жена. – Человека-то все равно нет.
– Есть разница, – наставительно сказал капитан и похлопал себя ладонью по шее. – Вот она где, эта разница, сидит. Ну-ну?
– Свет, значит, был, – снова начала жена. – В аккурат из сада. Столбом. Постоял недолго. И пропал.
– Кто же его видел?
– А Дарья же. Говорит мне: «Шепни своему, я там человека видела. Метнулся он от дома…»
– Ты что? – насторожился капитан и даже привстал. – Ты думаешь, что говоришь?
– А потом Дарья смотрит и видит: пьяный Бухвостов качается. Прет прямо на нее и руками машет. Она и убежала.
– Что ж ты раньше-то? Где ты вчера была? – засуетился Семушкин. – Хотя… Хотя…
Произнеся эти слова, капитан Семушкин задумался. Сообщение о пьяном Бухвостове, шатающемся по ночам по улицам Сосенска, на него особенного впечатления не произвело. Странный свет, который видела Дарья, его заинтересовал. Но ведь с этим светом никуда не сунешься. Скажи он, допустим, тому же Ромашову, начнет допытываться: от кого услышал? Узнает про Дарью, хлопот и смеху не оберешься. Да и брешет, поди, карга…
Капитан считал себя антирелигиозно подкованным. Свет над домом самоубийцы припахивал чем-то кладбищенским. В голове капитана этот свет ассоциировался с огоньками на могилах. А огоньки на могилах – религиозный дурман и поповское шарлатанство. Вурдалаки – тоже из этой оперы. Ишь куда может потянуть, только – зацепись. Нет уж. Пусть Дарья треплется, а капитана на эту удочку не возьмешь. Не такой человек капитан Семушкин, чтобы его простым вурдалаком купить можно было.
– Так, – сказал он жене. – Я сейчас пойду. В отделение пойду. Как, что, чего… Сама понимаешь. А про свет ты забудь. Врет Дарья. Не может над покойником светить. Ненаучно это. А ежели что и бывает, так это все в книжках объяснено. Молнии там или электричество. Теперь вот я про плазму читал. Ее магнитом ловят.
Тут он почувствовал, что залез слишком далеко, и пошел в спальню. Снял со спинки стула отглаженный китель, надел его, потрогал усики и двинулся к выходу. Дорогой он еще раз продумал вопрос о Дарьиной информации и еще раз твердо решил никому об этом не болтать. Дарья новости не копит, в чулок не складывает. Не сегодня-завтра об этом свете будет знать половина Сосенска. Дойдет до аптекаря. А у того тоже не задержится. Так что товарищ Ромашов получит еще тепленькое известие. Интересно бы знать, как он на это посмотрит.
Приняв окончательное решение, капитан тут же выбросил из головы старухины бредни и стал соображать, как бы похитрее подкопаться под продавщицу. В том, что она нечиста на руку, Семушкин не сомневался. Тут Дарья маху не даст. В этих вопросах капитан ей верил безраздельно.
На этом месте мысли капитана приняли другое направление. Впереди блестела лужа, которую надо было обойти, не запачкав ботинок. Капитан, стрельнув глазами по сторонам, выбрал кратчайший путь и вскоре стоял уже перед крыльцом отделения. Ботинки блестели. На них не попало ни одной капли воды, ни одного комочка грязи.
